– Молодой человек! Помогите мне, пожалуйста. Я вас очень прошу.

В холле второго этажа в этот момент нас было немного: плачущий женский голос и я. Пришлось обернуться.

– Я прошу прощения. Помогите мне, пожалуйста. Вы, наверное, тоже из Москвы, как все здесь сегодня? Я только что заработала двести баксов с одним из ваших, а швейцар сегодня злой какой-то на меня. Хочет все отобрать и еще грозится легавым сдать. Наверное, Наташка подговорила. У нее на меня зуб уже месяц как… В час ночи охрана пойдет по этажам и меня выведет отсюда. А там этот гад! А у меня мама болеет. Мне лекарства надо покупать. Папа умер в прошлом году, я одна в семье работаю. Ну и учусь, конечно… А вообще, я в Москву уехать хочу. В кино хочу сниматься. Меня ваш приятель обещал в следующий раз с собой забрать, к себе в столицу. Сказал, что могу у него сначала в доме пожить…

– А что вы хотите, чтобы я для вас сделал? – с удивлением спросил я, думая о гнусном Изе, который, сняв стресс, выставил девчонку на мороз.

– Можно я у вас посижу до восьми утра? Утром приходит новый швейцар, Иван Алексеич, мамин друг. Добрый такой мужик. Он меня всегда за двадцатку выпускает. А впускает вообще бесплатно! Я тихо посижу. Ну правда… Умоляю! Пожалуйста! – И опять заплакала…

«Сердце не камень», – любила говорить тетя Фира, принимая пятикаратник от очередного любовника. Я открыл дверь и пропустил девушку вперед…

Будущая фрейлина Изиной жены по-хозяйски раскрыла шкаф, достала оттуда плед, скинула сапоги и, запрыгнув в большое кресло в гостиной, уютно свернулась калачиком.

– Только я вас очень прошу, не приставайте ко мне сегодня. Я так устала, сил нет. Хотите – завтра приду со скидкой? А сегодня ну просто засыпаю…

Что-то трогательное было в этой «Красотке». Но я не был персонажем Ричарда Гира, и платная любовь на полчаса меня никогда не интересовала:

– Без проблем. Отдыхай, – сказал я и ушел к себе в спальню.

«Все не так просто в этой жизни…» – думал я левым полушарием, аккуратно снимая штаны все того же «Принца Уэльского». В силу обстоятельств на мне был весь мой сменный и бессменный гардероб, а выглядеть в суде надо будет все-таки прилично. Аккуратно развесив все на стуле, я обнаружил в ванной зубную щетку, бритву и остальные причиндалы номера люкс.

И уже под душем, счастливый и усталый, поглаживая с юности любимые места местной мочалкой, я прогонял через голову очередную банальность типа: «Все-таки жизнь – хорошая штука, господин адвокат!»

Полотенце в гостинице было качества парижского Ritz. Я насухо вытерся, почистил зубы, причесался и вышел из ванной в свою спальню.

В эту секунду моя жизнь резко поменялась… Мало того! До этого мгновения я считал ее насыщенной и бурной. Я ошибался. Все предыдущие годы я жил просто в штиле.

На кровати полулежала моя новая коридорная знакомая. Абсолютно голая и слегка взлохмаченная. Ее довольно широко расставленные ноги были согнуты в коленях, а к груди была прижата небольшая подушка. Несмотря на провинциальность работника сферы обслуживания, художественная эпиляция присутствовала. Мои вещи: костюм, рубашка, бабочка и даже трусы и туфли были разбросаны по всей комнате, а один носок висел на телевизоре. Надо сказать, что по понятным причинам я тоже был не очень одет. Если не считать кольца и цепочки на шее, на мне больше ничего не было.

Нет… в моей жизни встречались люди, которые при виде голого меня испускали легкий крик удивления или стон отчаяния. Но тут?! Она заорала так, что могла разбудить тещу с женой в Москве! Это был не крик, нет… Это было что-то иное. Огонь в здании Владимирского централа в середине восьмидесятых согнал к тюрьме шестнадцать пожарных машин (пожар надо было тушить), тридцать пять милицейских (зэки могли сбежать) и десять «скорых» (охрана могла пострадать). Все сирены были включены одновременно. Говорят, что в городе оглохли даже коты. Так вот, по сравнению с криком в моем номере – это был этюд «пианиссимо» для арфы или лютни без оркестра. Глядя на эту картину, я даже не понимал, каким местом она кричит. Не говоря уже для чего?! На меня нашел столбняк, и в этот момент с треском распахнулись все двери, и в спальне стало неожиданно тесно.

В комнату вошли: полковник милиции с носом модного в том сезоне цвета мов, два худосочных лейтенанта, две тетки с гаденькими улыбками и довольно бесстрастный швейцар.

У меня что-то шевельнулось…

– Харе вопить, – тихо сказал полковник.

Вой немедленно смолк.

– Может, надеть на него что-нибудь? – спросила тетка-понятая.

– Не надо! – твердо ответил главный мент. – Нам еще фотки для газеты делать: «Московский адвокат пытался изнасиловать четырнадцатилетнюю дочь простого рабочего». Думаю, гражданин адвокат, вам в нашем городском СИЗО будет весело и уютно.

Девушка приподнялась на локтях и, не шевелясь, с интересом наблюдала за происходящим.

Я же с тоской смотрел то на полковника, то на художественную эпиляцию в виде сердечка. Я, конечно, все понял, как только распахнулась дверь. Теперь перед глазами проходили этапы неожиданно приближающейся к концу жизни: мама, мне пять лет и яблочный штрудель с надписью, школа, институт, первая и вторая любовь, Париж, вся наша веселая, дружная одесская семья, любимая, которая должна скоро родить, старшая дочь в платье принцессы, мой кабинет, книги, коллекции…

– Татьян, а Татьян, а тебе когда шестнадцать? – спросил полковник, обращаясь к малолетней паскуде.

– Через месяц, дядя Коль. Двадцать второго.

– Нехорошо получается, Игорь Борисович! Нехорошо! Большой срок можете получить. Что делать будем, гражданин Липкин? Сейчас, говорят, педофил получает десятку и укол какой-то химической муры. Раз! И вы уже кастрированный Барсик. Или, может, вы сами себе все отрежете?

Как странно устроен человеческий организм! Видения исчезли сразу, и то, что еще несколько минут назад сжалось от страха до «Боже мой», неожиданно начало распрямляться и приобретать не подходящие к месту формы.

– Я должен позвонить соседу, – сказал я и, не дожидаясь ответа, набрал Мишу.

– Ты знаешь, что происходит? – выпалил я, как только трубка на том конце что-то пискнула.

– Тихо, не ори, – мягко ответил мой приятель. – Сейчас Гарика на малолетней телке берут. Я все устроил. Денег, правда, стоило кучу. Но это ему за Леху Зеленского!

– Вас к телефону. – Ничего никому не объясняя, я передал трубку полковнику.

– Полковник Сиделькин слушает! – начал он безапелляционным тоном.

Их разговор был бурным, довольно эмоциональным и бесценным для филологов русского языка. На лице у полковника милиции отображалась интеллектуальная овуляция. Потом к ней пришла и зачалась мысль. Видно было, что для блюстителя порядка – это сложный и мучительный процесс. Принципиально не одеваясь, я продолжал стоять абсолютно голый и только перед носом у присевших на стулья понятых кое-чем помахивал. Это был скорее знак презрения по отношению к находящимся в моей спальне уродам – предлагать им понюхать собственный носок, подобранный с корейского LG во время телефонной беседы.