– Все будет хорошо, вот увидите! – поспешно сказал он. – В конце концов, если вам не понравится, эту сцену можно будет вырезать прямо из картины!

– Не знаю… Не знаю… – произнесла редактриса и понесла сценарий наверх, начальству. Роговой велел мне ждать его на улице, а сам поспешил за ней – после триумфа своих «Офицеров» и «Юнги Северного флота» он без стука входил к любому начальству. И через двадцать минут он выскочил из Госкино – радостный, как на крыльях.

– Все! Запускаемся! Правда, эта сцена повисла, они ее будут смотреть после съемок отдельно, но…

– Хрена ты вырежешь эту сцену! – взорвался я. – А если вырежешь, я тебе выкину номер, как на «Любви с первого взгляда», – сниму свою фамилию!

– Да ты что! Успокойся! Ты полный псих! Кто собирается вырезать эту сцену?

– Как кто? Они! Эти бляди думают, что мы им лакеи! Что нас можно ебать и в хвост и в гриву!

– Тише! Идиот! Что ты орешь на всю улицу?!

– А ты видел, как она на меня посмотрела? Как будто уже влепила мне «десятку» по пятьдесят восьмой «прим»! Господи, как я их ненавижу! Сначала они курочат все, что ты напишешь, а потом презирают тебя за то, что ты пляшешь под их дудку! И правильно, кстати, делают! Но на этот раз – все, я им не холуй больше! Если ты не снимешь эту сцену или выбросишь ее потом…

– Да не выброшу я, не выброшу! Откуда ты ее взял? Это лучшая сцена сценария, но ее не было ни в каких предыдущих вариантах! Когда ты ее придумал?

– Не твое дело, – сказал я, остывая. – Ночью придумал…

– Ночью? Дай тебе Бог таких ночей побольше, старик!

Я не возражал.

Для натурных съемок маленького провинциального города Володя выбрал Краснодар. И конечно, потребовал, чтобы я ехал с ним, – он уже не мог обходиться без автора сценария ни при одной съемке. А точнее – не хотел. И действительно, почему бы не иметь подле себя сценариста – он может подбросить хорошую реплику или вообще переписать сцену, которая не дается актерам. Но я заупрямился – какого черта я буду сидеть все лето в пыльном Краснодаре, у меня есть другая работа. Поладили на том, что я поселюсь в «Орленке» и буду писать там новый сценарий, а в случае необходимости приезжать в Краснодар на съемки.

Но какой, к черту, сценарий, когда вокруг – пляжи, море, музыка и сотня двадцатилетних голенастых пионервожатых?!

Я понимаю, что читатель уже ждет «клубнички» в стиле рассказов телевизионного администратора Андрея о его пребывании в этом же лагере за год до меня или, наоборот, годом позже. Мол, пустили лису в курятник! Дорогие мои, уважаемые! Возможно, Андрей из «России в постели» или еще какой-нибудь ловкий сердцеед, вроде Рубинчика из романа «Русская дива», и наломал бы тут дров, то есть, ну, вы понимаете… Но ваш покорный слуга не обладал их прытью, а просто-напросто втюрился, влюбился до дрожи в поджилках – и даже не в пионервожатую, а в заурядную, казалось бы, медсестру из лагерного медпункта!

Впрочем, Господи, как у меня рука повернулась назвать ее заурядной! Это была рафаэлевская мадонна, с тонким станом, высокими оливково-шоколадными от загара ногами, густой копной черных волос до пояса, маленькой грудью, удлиненным нежным абрисом лица и огромными темными глазами застенчивой серны. Я не помню, как я за ней ухаживал и чем заговаривал, я не помню ни одного ее слова, я только помню свое совершенно немыслимое, бешеное, накаленное южным солнцем желание и такое же совершенно немыслимое и бешеное ее сопротивление. Каждый вечер, в одиннадцать, то есть через час после лагерного отбоя, она приходила ко мне в комнату, позволяла себя раздеть, уложить в постель, целовать и терзать, и сама, задыхаясь от собственного желания, накаленного за день тем же южным солнцем, целовала взасос и меня, и все, что было во мне мужского, но… дальше этого двинуться не позволяла! И не то чтобы это было чисто физическое сопротивление девственницы, которое я по своей горячности преодолел бы, наверное, в первую же ночь, – нет, она ПОПРОСИЛА меня не делать этого . И каждый раз, когда я, забывшись или увлекшись, приближался к слабой, Господом Богом созданной препоне, слезы проступали на ее прекрасных глазах, и она шептала:

– Но ты же обещал… Пожалуйста, не делай этого…

И я этого не делал, я делал все остальное, но только не это.

Как известно, великого Рафаэля свела в могилу сексуальная ненасытность его любовницы – той самой «Сикстинской мадонны» и дочери деревенского пастуха, которую он преподнес и оставил миру, как высший символ женской чистоты и невинности. И наверное, ваш покорный слуга ушел бы той же дорогой, поскольку неутоленная чувственность моей краснодарской мадонны каждую ночь требовала все больших и больших подвигов и изысков на ниве «упоения в бою, у самой бездны на краю». Но тут протрубила труба искусства – режиссер Роговой затребовал меня в Краснодар и даже прислал за мной машину, чтобы я уже не мог, как накануне, сослаться на отсутствие автобусов и прочие глупости.

И я уехал в Краснодар, на съемки, а оттуда – в Москву писать режиссерский сценарий моей следующей картины «Ошибки юности», а потом – сценарий «Девчонки» для Рогового, и жизнь опять закрутилась стремительной кинокаруселью, но по ночам, как недописанная фраза, почти регулярно всплывала в моих снах недолюбленная Валя Кулагина с ее холодными темными глазами и жарким ночным темпераментом. И тогда, с ломотой в костях, я просыпался и пылко обдумывал какие-то невероятные планы стремительного фиктивного брака с целью получения московской прописки, чтобы затем столь же стремительно развестись, купить кооператив и привезти в Москву Валю, переведя ее из Краснодарского мединститута в Московский. Выстроив такую простую цепочку, я успокоенно засыпал, чтобы, проснувшись утром, глянуть в лицо реальности: какой, к черту, фиктивный брак? с кем? и о каком стремительном разводе может идти речь, если эффективность московского брака моего друга Яши полгода проверял участковый – до тех пор, пока Яша, плюнув на все, не эмигрировал из СССР в США!

Будничная, но сермяжная правда советской жизни не давала мне – почти сорокалетнему мужчине, уже известному, черт возьми, сценаристу, автору нескольких фильмов, члену Союза журналистов и Союза кинематографистов, – никакой легальной и даже нелегальной возможности вытащить из провинции любимую девушку и жениться на ней в Москве! Сейчас, глядя на эту ситуацию из Америки, я думаю: неужели такое возможно? Неужели и вправду не было никаких путей? Или я задним числом просто оправдываю свою ветреность, свое неумение жить и бороться за свою судьбу? Но чем глубже я вгоняю себя сегодняшнего в те семидесятые годы, тем яснее я вижу: для меня там возможностей не было. И не потому, что я боялся нарушать советские законы или идти в обход их. Нет! Но я был настолько внутренне амбициозен, что не только не мог унизиться до фиктивного брака, а даже и самых замечательных московских девушек не рассматривал как невест – чтобы, не дай Бог, мои ухаживания не могли истолковать как намерение жениться на «девушке с московской пропиской»!

«Девушка с московской пропиской» могла бы стать героиней моего сценария и фильма, но не моей пассией и невестой! Но и уехать из кино в провинцию, в какой-нибудь Краснодар, я тоже, безусловно, не мог. И получалось, что незачем мечтать о «Моне Вале» Кулагиной, нужно забыть ее, выбросить даже из снов!