Когда Фрэнси снова появилась в его кабинете, доктор нашел, что выглядит она гораздо лучше. Однако поведение девушки по-прежнему беспокоило его. Это ледяное спокойствие… Она напоминала прекрасную статую из белого мрамора, в бесстрастности которой было нечто колдовское.

Доктор, конечно, не мог знать, что Фрэнси, которая привыкла считать аборт страшным преступлением, смогла выжить, только собрав внутри себя в комок бесконечную ненависть к тому, кто заставил ее творить это с ее телом.

Она отдавала себе отчет в том, что навеки потеряла свою доверчивую невинную душу, но чем заполнится эта пустота и заполнится ли — на это могло дать ответ только будущее.

Когда наконец Брандт объявил Фрэнси, что она здорова, та пожала ему руку, вежливо поблагодарила и исчезла.

Фрэнси старалась как можно скорее привести себя в форму — хорошо питалась, принимала витамины, а когда стало возможным — начала делать гимнастику. Она часто отправлялась в долгие прогулки по Манхэттену, а когда почувствовала себя лучше, позвонила отцу и сообщила, что тяжело заболела в Париже, поэтому ее отправили в Нью-Йорк, но сейчас она уже выздоравливает, правда, из-за ее болезни компьютерную систему вводили в действие ее заместители. Фрэнси сказала, что о лучшей возможности навестить отца она и не мечтала.

Мак Боллинджер встречал Фрэнси на вокзале. Если он и заметил, как сильно изменилась дочь, то не подал вида. Он отвез Фрэнси домой, поселил в ее старой комнате, где не переставил ни одной вещи за все эти годы, приготовил ужин.

Десять дней они провели вместе совсем как прежде. Фрэнси с головой ушла в домашние хлопоты. Она чинила одежду Мака, готовила, а он сопровождал ее, когда она отправлялась за покупками. Отец и дочь любили гулять по округе. Стояла чудесная осень. Воздух напоен был пряными ароматами. Толстые стволы сосен и берез возвышались вокруг выгонов для скота, словно молчаливые неколебимые стражи. Фрэнси полюбила эти ежедневные прогулки — природа успокаивающе действовала на нее. По вечерам они с отцом сидели на крыльце, в старых качалках, рассказывали друг другу обо всем, что накопилось за месяцы разлуки.

Фрэнси настолько ослабла физически, что с трудом находила в себе силы говорить отцу неправду. Однако это было необходимо, она не хотела беспокоить отца, тем более что Мак ничем не сумел бы ей помочь. Фрэнси даже как бы между прочим заметила, что ее многообещающая карьера в «Магнус» не пострадала из-за болезни и она сможет вернуться на службу после того, как хорошенько отдохнет и восстановит свои силы.

Через неделю Фрэнси начала строить планы на будущее. Цепь ужасных событий, едва не разрушивших ее жизнь, осталась позади. Невидимые шрамы на сердце почти зажили, закалив девушку, и в голове у нее стали рождаться новые дерзкие мысли.

Десять дней спустя Фрэнси уехала из родного дома, сказав отцу, что ей пора снова приниматься за дело.

Вернувшись в Нью-Йорк, Фрэнси начала изучать объявления о приеме на работу. Потом, купив несколько новых платьев, попыталась предложить свои услуги нескольким крупным компаниям. Эффектная внешность и блестящие рекомендации делали свое дело — Фрэнси нигде не отказывали, но, так же как и в «Магнус индастриз», предлагали должности и жалованье гораздо меньше, чем у любого новичка-мужчины. Борьба за утверждение и признание снова окажется долгой и изматывающей, а она не могла терять время, шаг за шагом продвигаясь к успеху.

Поняв это, Фрэнси решила изменить план.

В ноябрьский ветреный день, два с половиной месяца спустя после событий, бесповоротно изменивших ее жизнь, Фрэнси уверенно вошла в Торговую Палату Манхэттена, одетая в строгий деловой костюм.

— Я хотела бы узнать, как начать собственное дело на Манхэттене?-обратилась она к служащему.

Антон Магнус был похоронен заживо. Гроб оказался гораздо теснее, чем он себе представлял. Нет возможности двинуться, вдохнуть воздух. Атлас, омерзительно пахнувший, обрамлял его со всех сторон.

Антон не мог ни крикнуть, ни пошевелить пальцами, чтобы вырваться из вонючей тюрьмы. Но все же он был жив.

Это ошибка, ужасная ошибка!

Произошел несчастный случай, обморок или сердечный приступ. Антона парализовало. Но эти идиоты-доктора примчались со своими стетоскопами, пошептались между собой, тихо, встревоженно: ведь их пациент — важное лицо, и смерть его станет значительным событием. И вот, благодаря их невежеству, Антона Магнуса объявили скончавшимся и позволили засунуть в гроб.

Всю свою жизнь он не доверял никому, кроме себя, потому что был уверен-все остальные-слабые, никчемные создания. И вот теперь по жестокой иронии судьбы его существование — в руках этих жалких пигмеев.

Антон Магнус был могущественным человеком, находившимся на вершине власти. Поэтому гроб изготовили из бесценного дерева и металла — самый лучший, какой только можно купить за деньги скорбящих родственников. И вот теперь жертву, безмолвную, беспомощную, но живую, уложили в него и заколотили гвоздями.

Однако, оказавшись под землей, этот солидный полированный ящик не смог устоять перед медленным воздействием ядовитых подземных газов, бактерий и червей. Гроб начал гнить, становясь не защитой, а тюрьмой. Причем тюрьмой зловонной. В ней пахло ужаснее, чем когда-то на войне или в жалких трущобах юности Антона Магнуса, отвратительнее, чем в самых страшных кошмарах — чем-то сладковатым, липким, проникающим в каждую щелку, гнездившимся глубоко внутри самого Антона, окутывающим его погребальным саваном. И вдруг он понял, почему гнусная вонь казалась такой знакомой. Это смердила его собственная разлагающаяся плоть, медленно расползались клетки, гнили мышцы. Молчаливый, ужасный распад его сущности.

Антон зарыдал бы от ярости, заревел бы во всю силу своих легких, выплеснув боль и отчаяние, если бы не молчание и неподвижность, которые были сутью этого наказания. Он не мог шелохнуться, не мог издать ни единого звука. Но нервы его были натянуты до предела. Все существо Антона сжал последний панический спазм готовности к бегству, когда организм сознает, что худшие страхи сбылись и стервятники уже готовы начать, пир, разрывая тело жертвы с давно предвкушаемым торжеством.

Но все, что он мог — просто лежать в удушливом пароксизме страха, наблюдая, как аморфная, бесконечно расширяющаяся субстанция уже готова поглотить его, словно неотвязный огромный червь. Только теперь до него дошел истинный ужас его положения. Ибо этот червь был не игрой его воображения, а реальностью. Длинный, извивающийся, скользкий земляной червь, вгрызающийся с бесконечным терпением в тяжелую почву, чтобы отыскать могилу, пробиться сквозь гниющие доски гроба, заплесневевший атлас и добраться наконец до беззащитной неподвижной плоти.

И это был не один червь, а сотни, тысячи, миллионы, и все атаковали его тюрьму, подбираясь ближе, ближе, сжимаясь и разжимаясь, протискиваясь сквозь землю, дерево, атлас с едва слышным, но непрестанным шорохом жующих челюстей.

Ибо у червей были зубы, маленькие крепкие зубы, чтобы рвать и перемалывать ткани и кости, сильнодействующий желудочный сок, способный разложить и уничтожить истлевающее тело. Нет, они далеко не беспомощны, эти могучие хищники, пожиратели мертвечины.