– Какой ваш основной противник – истребители или зенитки?

– В основном истребители нас сбивали. За всю войну один или два случая потерь от зенитного огня. В ноябре 1943-го мы вылетели четверкой на подавление огня осадной артиллерии. Вел нас Юра Косенко, мой командир звена, слева шел я, Харитон Сахиев справа, а за ним Сережа Николаеня. Зенитки начали бить, когда мы были на боевом курсе, вот-вот должны войти в пикирование. Смотрю, Харитон и Сережа чуть-чуть отстали, потому что разрывы снарядов между самолетами. Прямо перед вводом в пикирование снаряд попал в самолет Сергея. У него отлетело хвостовое оперение, и он вошел в пике и уже не вышел – так и врезался в землю.

Но от зениток нельзя уклониться только на боевом курсе, а так можно и маневрировать, и высоту менять. А вот если истребители нападут, тут приходится тяжело: хоть виляй, хоть не виляй – он же рядом висит. Тут главное плотнее встать, чтобы несколько пулеметов отражали атаку. И, конечно, маневр. Вот где слетанность важна! Я смотрю вперед, а штурман и стрелок смотрят назад. Если истребитель заходит, они меня предупреждают: «Командир, заходят слева». Истребитель носом рыскает, прицеливается и вот замер – значит, сейчас откроет огонь. Вот тут они кричат: «Маневр!» Только одно слово, а я уже сам знаю, что делать. Надо нырять под него! Если слева – влево, снизу – вниз. Бросил машину, две-три секунды, и снова в строй!

Этой премудрости нас учили командиры – комэск Раков и командир звена Юра Косенко. Юра погиб при налете на Котку. Он полетел с новым штурманом, неслетанные были… На них напали истребители, и они упали в воду…

В конце войны, особенно весной 1945 года, немецкие истребители почти не нападали. Редко, когда пара появится.

– Какой истребитель наиболее опасен: «мессер» или «фоккер»?

– «Фоккер», конечно, представлял большую опасность, поскольку был лучше вооружен и мог атаковать с большей дистанции.

– На каком аэродроме вы базировались?

– Аэродром назывался «Гражданка». Он находился в районе железнодорожной станции Комсомольская. Между современными улицами Вавиловых и Карпинского. Прямо рядом с Пискаревским кладбищем. От станции Ручей мы заходили на посадку. У немцев висели аэростаты, с которых они корректировали огонь, и когда взлетали и садились самолеты, то аэродром обстреливался из орудий. Взлет и заход на посадку осуществлялся через узкие «ворота» – коридор в ПВО города, предназначенный для пролета своих самолетов. Один наш экипаж погиб от огня собственных зениток. Возвращаясь с задания, он отстал от группы и, чтобы догнать ее, решил срезать, не попал в выходные ворота, и по нему открыли огонь. Самолет упал в районе Кронштадта. Стрелок-радист спасся, выпрыгнув с парашютом, а летчик и штурман погибли.

– Где жили?

– В общежитии по адресу Большая Спасская, 56. Это был деревянный двухэтажный домик. Утром нам подавали автобус и везли в столовую. Позавтракали, и на аэродром. А если стояли белые ночи, то мы без завтрака ехали прямо на аэродром, а из столовой в семь часов утра нам привозили завтрак на машине. Самолеты стояли в рефугах – высоких строениях из бревен и земли, защищавших их от обстрелов и бомбежек. Бывало, сидим в готовности в кабине, смотрим – по линейке эскадрильи едет машина. О! Везут завтрак! Официантка Анечка подставляет лесенку к кабине, несет котлетки или что-нибудь. Мы прямо в кабине кушаем, а она едет к следующему самолету.

Надо сказать, что я попал в полк, когда блокада была уже частично снята, и нас, летчиков, кормили хорошо. А вот техники и механики вели полуголодное существование. У нас механиком звена был пожилой ленинградец Виктор Михайлович. Он сам недоедал, но все-таки помогал семье. Тем не менее в 1943 году у него от голода умер сын. Так что кормежка была дифференцированна, кому-то давали, кому-то не хватало.

Стрелки-радисты питались отдельно, вместе с техсоставом, хотя паек у них был летный. Только изредка, когда отмечали, например, сотый вылет экипажа, разрешали в офицерской столовой сесть всем вместе.

– Вы пользовались направленными вперед пулеметами?

– Да. На пикировании, если впереди нет наших самолетов, я открывал огонь. Когда мы участвовали в окончательном снятии блокады Ленинграда, в январе 1944 года, то летали в непогоду при высоте облачности до 400 метров, наносили удары по колоннам отступающих немцев. Если она зенитками не прикрыта, то я сначала как штурмовик пройдусь из трех пулеметов (мои два и стрелка-радиста), потом бомбы сброшу, и домой. А вот по самолетам стрелять не приходилось.

– Сколько бомб брали?

– Если мы бомбим с пикирования, то использовали только внешнюю подвеску. Брали две бомбы по 250 килограммов и две «сотки». А если погоды нет и бомбим с горизонтального полета, то использовали внутреннюю подвеску. Туда только «сотки» влезали, а сколько, я уже не помню. Точно могу сказать, что 1000 килограммов не брали.

– Кабина летчика была удобная?

– Очень удобная. Особенно для летчика. У нас и бронеспинка, и наголовник бронированный, а вот штурман и стрелок ничем не защищены. Педали и сиденья регулировались. Я ростом маленький, на взлете мне не хватало длины рук, чтобы отжать штурвал и поднять хвост. Поэтому штурмана клали мне под спину свои планшетки, набитые разными документами и картами. Один только раз пришлось и штурману помогать отжимать штурвал. Мы уже базировались недалеко от Кенигсберга, когда мне поручили облетать машину после ремонта. Я сел с экипажем. Перед взлетом дал триммер два пульса на пикирование – это помогает поднять хвост на разбеге. Если этого не сделать, то тяжело отжать штурвал. Начинаю взлет, машина оторвалась и полезла вверх. Смотрю по приборам – скоро упадем, я отжимаю штурвал и не могу. Кричу штурману: «Миша! Помогай!» Вдвоем с трудом отжимаем, и все равно она вверх лезет. Вот-вот упадем. Блинчиком, кое-как зашел, вдвоем с ним сели. Что же оказалось? Когда техники ремонтировали, то на электромоторе триммера перепутали полярность, и вместо пикирования я выставил его на набор высоты.

В целом в пилотировании самолет был прост и, на мой взгляд, лучше, чем СБ.

– Каковы функции штурмана во время полета?

– До пересечения линии фронта он делает расчеты, вносит в прицел необходимые поправки. Как только линию фронта пересекли, он сидеть не будет, он стоит за пулеметом. Даже если я в пикирование ввожу самолет, он стоит и назад смотрит.

Вот если я один лечу, то тогда он командует, прицеливается, дает команду на ввод в пикирование: «Пошел!» А если группой идем, то я пикирую за командиром и штурман никаких команд мне не дает. Сам веду цель по центральной линии остекления пола кабины, а если есть боковой ветер, то штурман меня предупредит, и я самолет подверну на угол сноса, и ветер его вынесет прямо на цель. Я мог сбросить бомбы самостоятельно, но только аварийно – мне не дотянуться до ЭСБРа.

В сентябре 1944 года мы летали бомбить немецкие корабли в Либаве. Полк сделал, по-моему, девять вылетов и понес очень большие потери, поскольку, помимо портовых и корабельных зениток, рядом сидели немецкие истребители. Первый вылет в этот день мы сделали утром. Потеряли три самолета, но и сами потопили сразу три подводные лодки.