молод, полон сил и находился под впечатлением стихотворения Андропова, которое показало его подлинное лицо, скрываемое под маской непроницаемости и отстранённости от радостей бытия. Поэтому его не ввела в заблуждение суровость шефа, и с внутренним торжеством он заявил, что Её звонков больше не будет.

– Почему ты так решил? – оживился Андропов.

Невольный его посредник в общении с Н. молча положил на стол конверт.

– Что это?

Взяв конверт, Андропов вынул из него листик, и лицо его сразу прояснилось:

– Вот за это тебе спасибо. Ты сделал мне хороший подарок. Представь, появились бы эти стихи, написанные моей рукой, в какой-нибудь газетёнке за границей.

С нескрываемым наслаждением на лице он разорвал листок пополам, но, заметив неодобрительный взгляд Кеворкова, замер в нерешительности:

– Что, не одобряешь?

– Я не стал бы этого делать, потом интересно будет прочесть… Больше вы таких стихов не напишете.

– Почему так думаешь?

– А потому, что при этом надо что-то чувствовать. А у вас теперь для этого нет времени.

– Это верно. К тому же такие стихи пишут для двоих.

И завтрашний владыка Кремля бережно положил разорванный листок в ящик своего большого стола.

…Андропов часто повторял, что настоящий политик должен скрывать свои чувства. Поэтому допустить, что женщина могла понравиться ему настолько, что он посвятил ей стихи, да ещё оставил у неё собственный автограф, было для него полным абсурдом, это не соответствовало идеалу, созданному им для себя в молодости, – главное цель и никаких отклонений, могущих притормозить движение к оной.

Об оплошности, допущенной некогда кратковременным обитателем Кремля, мир узнал лишь спустя десять лет после его смерти[27]. И хорошо, если она была одна и столь же невинна для сегодняшнего общества, впадающего в маразм.

Я обижал порой друзей.

Прости меня за это, Боже,

Хотя никто из них, ей-ей,

В долгу не оставался тоже.

В. Бушин

По известному адресу. Однокашники по Литературному институту, они стали (что случается не всегда) писателями. К тому же А. Я. Марков достиг ещё и «степеней известных», будучи человеком пробивным и не слишком отягощённым моральными принципами. B. C. Бушин добился широкой известности талантливой публицистикой и нелицеприятной критикой. Словом, это были совершенно разные люди, а посему случайная встреча в вестибюле «Известий» закончилась крупной размолвкой.

Марков был крайне возбуждён тем, что, находясь в Никарагуа, Е. Евтушенко заявил: главной проблемой СССР является однопартийность. Владимир Сергеевич не жаловал поэта-перевёртыша; говорил о нём:

– Цепкость, ухватистость, безмылопролезаемость, кабычегохватизм – вот главные черты этого человека.

И не только говорил, но и писал, открыто называя Евтушенко воплощением лицемерия:

Как много у него идей!

Как он печёт за книгой книгу!

И с разрешения властей

Властям показывает фигу.

Тем не менее правого гнева однокашника Бушин не поддержал, флегматично заметив:

– Да мало ли кто что брешет в подлунном мире!

На улицу Горького вышли уже недовольные друг другом, но разговор продолжили. С поэта-ловкача Марков переключился… на Сталина:

– В 33-м году я слышал ежедневно по радио: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» А в это время умирали от голода двенадцать моих сестёр и братьев! Когда они умерли, отец покончил жизнь самоубийством.

Бушин был несколько иного мнения о вожде и писал о нём весьма сочувственно как о правителе и человеке:

Чуть седой, как серебряный тополь,

Он стоит, принимая парад.

Сколько стоил ему Севастополь!

Сколько стоил ему Сталинград!

В эти чёрные, тяжкие годы

Вся надежда была на него.

Из какой сверхмогучей породы

Создавала природа его?

Как высоко вознёс он державу,

Вождь советских народов-друзей,

И какую всемирную славу

Создал он для Отчизны своей!

…Тот же взгляд. Те же речи простые.

Так же скупы и мудры слова…

Над военною картой России

Поседела его голова.

Кроме того, у Владимира Сергеевича хранилась вёрстка поэмы Маркова «Не снимая шинели». В ней было пять тысяч строк, и каждая – превознесение Сталина до небес. Напомнив бывшему сокурснику об этой странице его творческого усердия, Бушин сказал:

– В 33-м году ты был подростком и многого мог не понимать и даже не пережить со всей глубиной семейное горе. Но поэму ты писал, когда уже перевалило за тридцать. В этом возрасте невозможно не понимать, что такое смерть ближайших родственников. Что же заставило тебя на четвёртом десятке так холуйски превозносить Сталина, которого ныне считаешь убийцей сестёр и братьев? В чём дело?

Да, с 1953 года в жизни народов СССР многое изменилось, и Марков хотел бы забыть о своём творческом «промахе». Поэтому напоминание о поэме «Не снимая шинели» буквально взбесило писателя, он наговорил Бушину вагон гадостей, в том числе и то, что его оппонент ради абстрактной истины готов защищать даже Гитлера. Тут уже не выдержал Владимир Сергеевич и послал бывшего однокашника на х…

Случилось это на Пушкинской площади. Поэтому в весточке, отправленной «другу» 18 сентября 1984 года, Бушин писал: «Алексей Марков, несколько разгрузившись от неотложных дел, хочу кое-что добавить к тем четырём словам напутствия, что сказал тебе 21 августа в ста шагах от священного для всякого русского человека места – от памятника Пушкину».

Краткое «напутствие» не удовлетворило Владимира Сергеевича, и он решил высказаться до конца в письме, которым адресат заведомо не похвастается: «На какое-то моё высказывание ты брякнул, что я то ли защищаю Гитлера, то ли являюсь его последователем. Я тебе напомнил, что был на войне против Гитлера. А сейчас добавлю: у меня есть медали „За отвагу“ и „За взятие Кёнигсберга“, полученные на той войне, но нет медали „За оборону Махачкалы“, которую вполне заслужил ты, просидев там всю войну».

За прошедшие две с половиной недели Бушин не раз мысленно возвращался к инциденту на Пушкинской, вспоминал детали своих отношений с однокашником, и они оказались не в пользу последнего. Даже о судьбе родных он лгал, путаясь в количестве сестёр и братьев. По этому поводу Бушин напомнил адресату о герое фильма «Праздник святого Иоргена», который говорил: «Моя бедная мамочка уронила меня в детстве с пятого этажа» (в итоге эта цифра дошла до четырнадцати).

Зрители встречали уверения героя, резюмировал Бушин, весёлым смехом, так как все понимали, что человек врёт, «а ведь тебе многие верят – писатель! – и