— Да, — заверил Анциферов, с облегчением плюхаясь в кресло. — Я не рискнул им оставлять после первой передачи. Это, знаете ли, своеобразный капитал.

— А мог кто-нибудь на радио ее скопировать?

— Обижаете, Лидочка! Я ее из рук не выпускал.

— Очень хорошо…

Она включила воспроизведение, желая убедиться, что это то, что ей нужно.

«Я хочу каждое утро просыпаться рядом с тобой. Чувствовать, как ты потягиваешься при звоне будильника», — зазвучал из динамиков знакомый до боли голос.

— О'кей! — Лидия выключила магнитофон. — Так как же все-таки насчет джина с тоником? Может, буфет еще работает?

— Я… схожу сейчас, посмотрю. — Анциферов не очень охотно снова выбрался из уютного кресла.

Лидия многообещающе улыбнулась:

— Я вас буду жда-а-ать. — Забавляясь, она провела язычком по губам.

Анциферов игриво стрельнул маслеными глазками.

— С магнитофоном разберетесь?

— Конечно, не бином Ньютона!

Журналист бесшумно вытек за дверь, Лидия наконец осталась одна и тут же склонилась к магнитофону. От волнения она не сразу нашла клавишу выброса кассеты, долго не могла извлечь ее. Пальцы дрожали так, будто она имела дело не с простейшим образчиком бытовой техники, а с мощной миной, готовой рвануть в любую минуту. Впрочем, по сути, это так и было.

Кассету с голосом Зернова она бросила в свою сумочку, а в магнитофон вставила пустую. Лидия не знала, как далеко от кабинета Анциферова находится буфет, и очень торопилась ускользнуть до возвращения журналиста. Но ей не повезло. Когда до двери оставалось всего пара шагов, она распахнулась и на пороге возник сияющий Анциферов, прижимая к груди несколько бутылок и банок.

— Нашел! — торжествующе объявил он. — У приятеля в соседнем кабинете джин нашел! И тоник!

— В другой раз, Вадим Евгеньевич! Дела! — Она попыталась протиснуться мимо него в дверной проем, но Анциферов был слишком толст.

— Как же… как же — в другой раз? — Он никак не мог понять причину нового преображения девушки. — А магнитофон, а запись?

— Я уже все сделала. — Лидия постаралась ответить приветливо.

— Но еще джин, я за ним бегал. Мы ведь хотели пообщаться… — Бутылки мешали Анциферову, и он свалил весь груз в одно из кресел.

Лидия воспользовалась этим движением и все-таки проскочила мимо него. Но журналист освободившимися руками облапил девушку сзади, пытаясь втащить ее обратно в кабинет.

— Пообщаться… немного расслабиться… моя прелесть… — невнятно бормотал он, припадая жирными красными губами к ее шее и все сильнее сдавливая ей грудь короткими пальцами.

Лидия высвободила правую руку, перехватила ремешок поудобней и что было сил с разворота стукнула толстяка по лицу кожаным боком сумки. Внутри что-то жалобно хрустнуло. Журналист отвалился от нее с ошеломленным лицом и багровеющей на глазах левой щекой. Это лицо с выпученными глазами было последним, что видела Лидия, перед тем как захлопнуть за собой дверь.

Лидия взяла такси и через двадцать минут уже была у дома Германа. Она не думала о том, как может быть им воспринято ее появление с кассетой после их последней встречи в Ялте, как она будет объяснять появление злосчастной пленки у себя, как докажет, что это оригинал, единственный экземпляр и в новой передаче уже не прозвучат украденные слова любви. И будет ли у нее вообще возможность что-то доказывать и говорить? Любые оправдания и объяснения бессмысленны, ничего ни вернуть, ни восстановить нельзя.

Перед дверью зерновской квартиры Лидия остановилась собраться с духом. Открыла сумочку, чтобы достать пленку и сразу отдать ее. Кассета лежала среди обломков расколотого на несколько частей плексигласового футляра. Девушка невольно усмехнулась, вспомнив треск, которым сопровождалось избиение Анциферова. Так вот что это было! Она немного приободрилась и нажала кнопку звонка — будь что будет.

Герман открыл сразу, будто тоже стоял возле двери в ожидании ее прихода. Не говоря ни слова, он тяжелым взглядом смотрел на нее. Лидия тоже молчала — у нее перехватило дыхание. На будто окаменевшем лице Зернова нельзя было прочесть ничего — ни удивления, ни раздражения, ни радости. Наконец Лидия кое-как справилась с волнением, протянула ему кассету.

— Вот, — тихо сказала она. — Это та пленка.

Герман вздрогнул, будто ее голос разбудил его, под черной майкой, обтягивающей грудь, перекатились мускулы. Он поднял руку, и тонкие пальцы Лидии вместе с кассетой утонули в огромной ладони гонщика. Поддаваясь его движению, она переступила порог, автоматически захлопнула за собой дверь. В следующее мгновение горячие ладони Германа легли на ее щеки. Невозможно было вообразить, что эти мощные руки способны на такие бережные, такие нежные прикосновения. Он держал ее лицо, как держат наполненный росой хрупкий утренний цветок, вглядывался в ее глаза, как вглядываются в отражение неба в чистой воде родника. Лидия ответила ему влажным молящим взглядом. Герман медленно опустился на колени, прижался лицом к ее животу. С глухим стуком одновременно упали на пол злополучная кассета и сумочка девушки. Задыхаясь, она обхватила пальцами его затылок. Казалось, они стояли так целую вечность, хотя прошло не более минуты. Слабея, Лидия тоже опустилась на колени, спрятала лицо у него на груди, не желая показывать стоящие в глазах слезы.

— Милая моя, родная… Я так боялся, что ты снова исчезнешь, теперь уже навсегда. Исчезнешь так же таинственно, как и появилась, — забормотал Герман.

Вместо ответа Лидия провела рукой по его жестким волосам. Он перехватил ладонь, прижался к ней губами. Девушка вздохнула:

— Но ведь ты совсем не знаешь меня. И я уже обманула тебя один раз…

— Не говори ничего! Я прошу тебя: только ничего не объясняй, не нужно сейчас, — глухо сказал Герман. — У нас для этого будет еще много часов. Для разговоров, для любви… Ведь ты хочешь этого?

На лице девушки отразилась мучительная внутренняя борьба. Она поднялась:

— Ты говоришь это под влиянием минуты! Я назвалась именем твоей погибшей жены, я мучила тебя, в конце концов предала тебя, пусть невольно. Такое не прощается, я знаю!

Герман тоже вскочил:

— А я знаю, что мне плевать на все это, плевать на эту дурацкую пленку! Пусть она звучит где угодно и как угодно — там все правда, я жить не могу без тебя! Хочешь, я выйду на балкон и прокричу это всему кварталу?

Он действительно метнулся в гостиную.

— Подожди, сумасшедший! — Лида догнала его у балконной двери. — Подожди! Я не могу вот так… сразу, после всего, что произошло! — Она взволнованно заходила по комнате. — Нельзя человека попеременно окунать то в кипяток, то в ледяную воду! Я не могу без конца переходить от счастья к отчаянию и обратно! Я боюсь, понимаешь, боюсь! Боюсь потерять тебя! Боюсь показаться навязчивой или доступной! Боюсь оттолкнуть холодностью! Боюсь разочаровать или обидеть! Да, тебе, может быть, сейчас кажется, что я именно та, которую ты всегда искал. Но, узнав меня ближе, ты начнешь сравнивать меня с теми женщинами, которых встречал раньше. С более красивыми, более опытными, более раскованными. Или столкнешься в каком-нибудь темном коридоре с другой девушкой и поймешь, что ошибся. А я не перенесу этого, слышишь?!