Этого молодого человека – тиренца, бывшего раба какого-то гроппонтского вельможи – Пиренгул выделил лично. Он как раз отбирал людей для своего Альвадиса и нужны были не просто «руки», а мастера разных специальностей, как вдруг попадается канцелярист – знаток «той пергаментной кучки, которая и цветом на дерьмо похожа», как часто в сердцах восклицал князь, внешне, впрочем, ничем своих чувств не выдавая. Не выдал и сейчас, когда поразился схожести парня, несомненно тиренца, со своим блудным зятем. Разве только глаза Руса отличались глубокой серостью, как у всех этрусков, а у Таганула были обычными, карими и не такими наглыми. А так, особенно если взглянуть мельком и не придираться к широким тирским скулам, – младший брат знаменитого кушинарского князя, бывшего царя огромной Этрусии и прочая и прочая, включая мужа любимой дочери. Подозрение о происках врагов: «И с этой стороны подобрались, сыны Тартара!», – вспыхнуло и схлынуло.

Пиренгул спокойно передал новоприбывшего юношу на проверку Максаду.

– Похож! – с ноткой восхищения прошептал коронпор. – Склонность к Силе?

Пиренгул, довольно улыбаясь, отрицательно покачал головой. Редко он видел своего друга таким пораженным.

– Хорошо. Наш Исцеляющий ауру внимательно просмотрит, а я поспрошаю. В Гроппонте воспитывался, говоришь? Ошейным рабом был? А что ж он бежал так поздно? – Максад рассуждал как бы сам с собой, ожидая ответа скорее от князя, а не от кандидата на должность, которого как бы не замечал.

Князь промолчал, хлопнул коронпора по плечу и вышел из кабинета главного безопасника, который, кстати, под свою службу занял целый кальварионский трехуровневый дом без окон – бывший склад какой-то дребедени, по заключению Руса – безвредной.

Парень оказался со всех сторон чистым, и Пиренгул передал его в помощь тонувшей в бумажных делах дочери, упрямо не просящей у родного отца, опытного в делах государственного руководства, никакого содействия. И в целом она справлялась. Сильно уставала, ошибалась чаще положенного, но управляла своим городом и долиной вполне разумно. А вот в канцелярии наблюдался бардак.

– Смею предложить тебе, княгиня, – витиевато заговорил Пиренгул, приведя к дочери кандидата в помощники, – этого молодого человека. Во всем Великом Кальварионе лучшего специалиста по канцелярскому языку, от которого не только у тебя зубы ломит, не найти. – Последние слова князь проговаривал медленно: на лице парня разгоралось такое неподдельное чувство, что Пиренгул тут же пожалел о своем решении. Успел обругать себя последними словами, перед тем как обратил внимание на Гелингин: она оставалась абсолютно безразличной. Уж кто не заметил схожести помощника с собственным мужем, так это она.

«Ну и хвала богам! – успокоил себя Пиренгул. – Повезло тебе, гроппонтец. – Над пареньком действительно нависала опасность бесследно исчезнуть. Мысли князя переключились на Руса. – А зятьку, кстати, урок будет, если доченька… Тьфу, Предки! Простите своего потомка за недостойные мысли, но и пропадать от молодой жены – не дело!» Он понимал и принимал Русовы заботы по управлению Кушинаром, благодарил его за помощь в сохранении Тира – княжества с не до конца разбежавшимся населением, – за свой сохраненный венец, за свою жизнь, спасенную в нечестной дуэли; и все же, видя осунувшуюся дочурку, был зол на зятя. Ставя себя на место мужа властной княгини, Пиренгул соглашался: «Не дело бабе государством править – о семье забывать», – но сердце болело за Гелингин, а не за него. Да пусть Рус был бы даже самим Френомом! – дочь есть дочь…

Гелиния застыла, не дочитав очередную бумагу. В ее груди неожиданно поселился холод. Она вдруг поняла: сыну грозит опасность. Вскакивая со стула, отодвигая удивленного Таганула, княгиня себя почти не осознавала. Очнулась только в детской, держа на руках и прижимая к себе удивленного и спокойного младенца. Две няньки-кормилицы испуганно жались к стенке, молочный брат наследника сидел на ковре и сосал палец, с любопытством глядя на возвышающуюся над ним тетю.

– Вижу, здесь все в порядке, – выдавила Гелиния, соображая, что зря напугала простых тиренок. Тем не менее глубоко за грудиной продолжал жить кусочек льда и теперь он трясся в противном ехидном хохоте: «Что, Дочь Солнца, съела? Погоди, еще не то будет… хи-хи-хи… – Гелиния чуть с ума не сошла, пока не разобралась, что это были ее собственные насмерть перепуганные мысли. – Русчик, где ты! Ну почему тебя нет тогда, когда ты нужен больше всего на свете?!»

Не успела она закончить этот призыв, как почувствовала легкую короткую душевную боль и сразу вспомнила, что только что поговорила с мужем и через полстатера он прибудет сюда.

«Прав он, надо было сразу ему «звонить». Как я могла забыть? Дура, совсем в самостоятельность заигралась. Ну почему он всегда прав, Величайшая!» – с этой досадной мыслью успокоенная княгиня опускала сына на мягкий ковер из овечьей шерсти классической тирской работы, в узорах кроваво-зеленых тонов. В этот раз ей показалось именно кровавых, а не бордово-красно-изумрудных.

Как только ребенок сел на пол и обиженно спрятал руки за спину, а Гелиния, залюбовавшись его скучающим, но изо всех сил старающимся быть безразличным лицом, улыбнулась, погладила сына по нежнейшим кудряшкам и повернулась к кормилицам, чтобы извиниться перед ними за ложное беспокойство. Вдруг лед в груди превратился в обжигающий ужас, а из-за спины повеяло мощнейшим потоком незнакомой и в то же время кое-что напоминающей Силой, что-то неуловимое…

Через удар сердца вся комната наполнилась мельчайшими красными каплями, и Гелиния была готова поклясться чем угодно, что это были капли живой крови. «Она живая?!» – эта мысль почему-то удивила больше всего. А капли меж тем завертелись-закружились в невообразимо отвратительном, в невероятно смертельном танце.

Гелиния успела разглядеть, как лопнула голова одной из удивленных кормилиц, и ее настоящая кровь смешалась с каплями зловещей структуры, напитанной Силой страшно знакомого оттенка, и все – сгустился сплошной красный туман. О структурах на основе Силы Тартара, об использовании крови, которой, бывало, не брезговали представители противоположной Силы – лооски, олицетворявшие само Рождение и Жизнь, – обо всем этом несчастная мать вспомнила, когда на ощупь искала сына. Лекцию о чем-то подобном как-то вечером прочитал ей всезнающий Рус. О лоосках, разумеется, а Силу Тартара она не раз чувствовала и ранее, в момент смерти некоторых людей. Рус утверждал, что такое случается только с теми, чья душа направляется прямиком в его царство.

«Величайшая!!! Помоги мне!!! Гнатик!!! Ты где, отзовись, сыночек!!! – Гелиния кричала в полный голос, но звук в этой красной уплотняющейся вате медленно погружался и тонул, словно уставшая оса в сладком клюквенном киселе. – Русчик!!! Ты где, любимый!!! Скорее!!! Зачем мне эти знания, скажи?! Почему они всплыли именно сейчас?! Сыно-о-ок!!!» Гелиния, прижав руку к сердцу, застывшему молчаливой глыбой, села на пол.

Наконец ладонь почуяла первый стук. Женщина резко, будто сломавшись, расслабилась. Теперь холод, как ни странно, успокаивал, а не тревожил. Сын жив – это она ощутила всеми фибрами своей материнской души; поняла, что ни ему, ни лично ей немедленная смерть не угрожает, а самое главное – скоро придет Рус, и он все решит. В мужа она верила непоколебимо. Да, обругает, как обещал он ей в своей «внутренней вселенной», но разве это имеет значение? К даркам гордость, когда пропал сын…