Данте можно рассматривать в этом контексте и как пациента, и как психотерапевта. Некоторые психотерапевты, например Джон Розен, демонстрируют нам своей активной терапевтической работой с шизофрениками необходимость в присутствии некоторого друга, который бы помогал проникнуть в самую глубину расстройства пациента. Тот друг, который стоит за спиной Розена, может вообще ничего не говорить, но само его присутствие меняет магнитное поле. А поэтому Розен может полностью погрузиться в процесс терапии, не оглядываясь на угрозу самому впасть в шизофрению. Такого рода присутствие, иногда называемое эмпатией, является, по моему мнению, центральным моментом для всех психотерапевтов и может оказать мощное воздействие на пациента в дополнение к тому, что говорит терапевт или школа, в рамках которой он обучался.

В дантовской драме первое препятствие возникает немедленно после заключения «договора» с Вергилием, и оно имеет поразительное сходство с тем, что происходит в случаях современной психотерапии. Данте одолевает убеждение, что он не достоин такого особого к себе отношения. Он страстно взывает к Вергилию:

Как же часто на терапевтических сеансах мы слышим вопросы такого рода, даже своим внутренним слухом, если пациент не может или не смеет высказать их прямо, в словах: почему именно ему суждено пройти этим особым путем, одному из всех людей в мире? Данте, как и наши пациенты, не может «принять принятие» – если говорить словами Пауля Тиллиха. Данте говорит Вергилию об образах апостола Павла и Энея (героя эпической поэмы Вергилия), утверждая, что тут он понимает, почему они были избраны:

В этих мольбах, адресованных Вергилию, в дальнейших словах мы можем узреть нечто, что называется утверждением позитивного переноса: «Но ты меня мудрее и сильней / Покорствую тебе в моей печали».

Ну и что? Разве Вергилий отвечает таким образом, каким ответили бы многие неопытные психотерапевты: они попытались бы успокоить другого человека, заверяя того, что «конечно, он достоин»? Ничего подобного. Он нападает на Данте:

Это действительно можно интерпретировать как своего рода вызов, подобный тому, который мы используем в рамках психотерапии пациентов, склонных к любому типу невроза или уже привыкших к вызывающим зависимость наркотикам. Утешение не следует использовать слишком часто. Психолог не должен перехватывать инициативу в критических вопросах из рук пациента, особенно в самом начале курса терапии.

Та фраза Данте («Но ты меня мудрее и сильней / Покорствую тебе в моей печали») может рассматриваться, если говорить обыденным языком, как умасливание психотерапевта. Комплимент такого рода, скорее всего, не встретит словесного отрицания (при этом мы можем тайно представлять себе, что способны читать его мысли), а только какой-либо жест или ухмылку – любой ухмыляющийся не может быть совершенно премудрым.

В ответе Вергилия есть важная фраза: «Я был душой среди душ Лимбо». Мы все находимся в лимбе; каждый из нас борется за человечность, неважно, кто ты – принц или нищий, пациент или психотерапевт в данный конкретный момент. Но аналитик не может донести до пациента человеческую природу всего этого, делясь с ним только своими собственными переживаниями. Фрида Фромм-Райхманн глубокомысленно замечает: «На пациента уже в достаточной мере давит груз его собственных проблем, чтобы выслушивать еще и о проблемах психотерапевта». Еще раз: до пациента лучше всего будет донести какими-то своими жестами или позами, а не нравоучениями, что все живые люди находятся в лимбе, что грех (если мне будет позволено выразиться языком Данте) состоит не в наличии проблем, а в незнании про их существование и в неумении им противостоять.

Тем не менее Вергилий некоторым образом разъясняет, почему он тут оказался. Беатриче, которая обитает на небесах, послала его на помощь Данте. Но Вергилий тверд во всем, никогда не позволяет себе быть сентиментальным. Он заключает:

Этот упрек производит на Данте сильное впечатление, он отвечает:

После этого они начинают то, что Данте называет «тяжелым и опасным путем в ад».

Нам не следует тут особо обращать внимание на несколько «прямолинейный» язык. Мы должны все время выискивать скрытый смысл, который состоит в том, что Данте один не может найти свой собственный путь через людские страдания. Ему нужен не просто устойчивый миф, который дает ему Вергилий, а такой миф, который он был бы способен полностью впитать в себя и использовать для своих целей. У проводника и путника не могут быть противоречащие друг другу цели или принципиально разные – с точки зрения культуры – мифы. Точно так же, будучи метафорическим Богом-отцом и Богом-сыном, психотерапевт парадоксальным образом должен оставаться простым и скромным другом, которому можно довериться.

Однако в один из критических моментов повествования Вергилий успокаивает своего друга. В более позднем эпизоде, когда Данте охвачен искренней и глубочайшей тревогой-тоской, он призывает:

На что Вергилий отвечает:

Такого рода утешение оставляет за пациентом ответственность за прохождение пути, не перехватывая ее у него. В своей собственной работе я доходил до схожих с этим стадий, когда пациент ужасно боится двигаться дальше из-за того, что он окажется более не способен вернуться назад или что я брошу его. В подобных случаях я могу сказать: «Я буду рад работать с вами до тех пор, пока это будет вам помогать». Так делается акцент на то, что я ориентируюсь в большей мере на активную помощь, а не на пассивность (что всегда является соблазном) или застой. Читая «Ад», впечатляешься тем, как держится Вергилий. Данте описывает это так: с его «улыбкой одобренья».