— Явный шарлатан, — с сожалением вынужден был констатировать я. — Полиция предприняла какие-то меры?

— Миссис Шилтон-Берроуз была не первой, подавшей жалобу на Нордхилла. Этот человек успел показать себя еще в трех или четырех местах, все эти обращения я собрал в одном деле, и Нордхилла задержали во время сеанса, когда он выпытывал у молодой девицы одной ей известные сведения о тайнике, якобы устроенном в доме покойным отцом. Сержант, сидевший в соседней комнате, все записал, а потом привел Нордхилла ко мне для допроса.

— Не вижу ничего интересного, — заявил я. — Этот человек обманщик. В любом деле, особенно таком чувствительном, как общение с потусторонними силами, подвизается огромное количество людей, нечистых на руку…

— Да, конечно, — кивнул Каррингтон. — Я не стал бы рассказывать о деле Нордхилла, если бы не одно обстоятельство. Честно говоря, сэр Артур, именно это дело, а не два предыдущих, которые так вас заинтересовали, заставило меня усомниться в своих жизненных принципах. Именно Нордхилл, будь он неладен, прошу прощения, сэр Артур, побудил меня серьезно отнестись к такой от меня далекой области познания, как спиритизм. Я начал читать книги. Я увидел в магазине том вашей «Истории спиритизма» и подумал, что если такой уважаемый и почтенный человек, как сэр Артур Конан Дойл, полагает связь с потусторонним миром существующей, то в этом, видимо, действительно что-то есть, и все, о чем говорил мне Нордхилл, тоже, возможно, имеет под собой какие-то основания. Я пошел на вашу лекцию — мне очень не хотелось идти одному, и я уговорил Патрицию пойти со мной. Патриция — моя дочь, вы видели ее…

— Красивая девушка, — поспешно согласился я, не желая, чтобы разговор от интересовавшей меня темы перешел к дифирамбам в адрес юной мисс Каррингтон. — Красивая девушка, но давайте вернемся к Нордхиллу. Что в его словах заставило вас усомниться в своих жизненных принципах?

— Два обстоятельства, сэр Артур. Я много лет проработал в полиции, четверть века в Скотланд-Ярде, у меня огромный послужной список, и если я вышел на пенсию, дослужившись лишь до старшего инспектора, это говорит скорее об отсутствии у меня здорового честолюбия, нежели о том, что я работал менее профессионально, чем мои молодые коллеги, ставшие в конце концов моими начальниками.

— Я нисколько не сомневаюсь, мистер Каррингтон, в вашей…

— Прошу прощения, я хочу лишь сказать, сэр Артур, что давно умею отличать, когда человек искренен, а когда играет, когда пытается солгать, а когда стремится говорить правду. Нордхилл не был шарлатаном, вот что я имею в виду. Возможно, он заблуждался, воображая, что разговаривает с духами и призраками — но он не играл, иначе его можно назвать гениальным актером, перед которым мистер Кин и Сара Бернар — неопытные дилетанты. Главное, однако, не в этом…

Каррингтон в очередной раз сделал паузу в своем рассказе, собираясь с мыслями. Воспользовавшись минутой молчания, я в третий раз набил трубку и с удовольствием закурил. Мне было ясно, конечно, что имел в виду мой гость, говоря о переоценке своих жизненных принципов. Но я ждал, когда он сам об этом скажет, чтобы быть уверенным — не столько в том, что правильно разобрался в эмоциональном состоянии этого человека, сколько в том, что он верно описал так называемый «случай Нордхилла».

Подождав, пока я сделаю несколько затяжек и внимание мое вернется к прерванному рассказу, Каррингтон продолжал:

— Вы, конечно, обратили внимание, сэр Артур: Нордхилл не задавал вопросы духам, но пытался с помощью клиентов отвечать на задаваемые духами вопросы. Для — спиритизма это очень…

— Очень необычно, — подхватил я, — и заставляет усомниться в благих намерениях Нордхилла.

— Вот как? — удивленно посмотрел на меня Каррингтон. — А меня это обстоятельство убедило в том, что он мог говорить правду. Согласитесь, будь Нордхилл шарлатаном и актером, стал бы он менять обычный сценарий такого рода представлений и нести отсебятину, рискуя, что даже неопытная в общении с духами аудитория поймет, что ее дурачат? Шарлатаны, сэр Артур, никогда не придумывают такого, что могло бы навести людей на мысль о подделке, игре, лжи. Шарлатан действует исключительно по общеизвестному сценарию, а Нордхилл ломал стереотипы.

— Рациональное зерно в этом есть, — вынужден был согласиться я. — Но подозреваю, что у этой истории есть продолжение.

— Продолжение — да, сэр Артур, но не окончание! — воскликнул Каррингтон. — Нордхилл был подозреваемым в деле о мошенничестве, против него подали несколько официальных жалоб, но мне этот человек не то чтобы нравился — была в нем какая-то неподдельная цельность, не лживость, а упертость, уверенность в идее, убежденность не фанатика, но человека, знающего, что все им сделанное — правда, только правда и ничего, кроме правды. Я не хотел доводить дело до суда, но и освободить Нордхилла от полицейского расследования я тоже не мог.

— И вы отправили молодого человека на психиатрическое освидетельствование, — пробормотал я и сделал глубокую затяжку, чтобы унять волнение.

— Мне ничего другого не оставалось, — виновато произнес Каррингтон. — Это было за месяц до моей отставки, о результате экспертизы я узнал, когда уже перестал быть хозяином в собственном кабинете, мое место занял Редьярд Макферсон, он-то и сообщил мне в приватном порядке о том, что Нордхилл был признан психически больным, у него нашли синдром навязчивых состояний, судья освободил его от ответственности за совершенные им поступки, но направил на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу.

— Этого следовало ожидать, — кивнул я. — Зная не понаслышке о том, как судьи интерпретируют любое отклонение от так называемого нормального поведения, подобный конец легко было предвидеть. Но вы не сказали, дорогой мистер Каррингтон, почему именно случай Нордхилла заставил вас переоценить жизненные принципы.

— Но, сэр Артур! — воскликнул Каррингтон, пораженный на этот раз моей непонятливостью. — Даже если Нордхилл ненормальный! Даже если он верил в несуществующее! Даже если этот человек находился во власти навязчивой идеи! Но согласитесь — с этим, кстати, не спорили ни врачи, определившие диагноз, ни судья, назначивший лечение, — Нордхилл не дурачил людей. Откуда, черт возьми, мог он знать о том, что миссис Шилтон-Берроуз хранила свои сбережения в Торговом банке? Откуда он мог знать, что покойный супруг советовал ей перевести деньги в банк «Черстон и сын»? Откуда мог Нордхилл знать обо всех других обстоятельствах и секретах — ведь его обвиняли в мошенничестве на том основании, что он не только проводил сеансы спиритизма не так, как это принято в «приличном» обществе, но еще и вопросы задавал, как сказано в одной из жалоб, «провокационные, рассчитанные на то, что удастся выведать семейные тайны»?

— Конечно, — согласился я, попыхивая трубкой и глядя на моего собеседника сквозь облачка дыма, подни-1 мавшиеся к потолку. — Мне много раз приходилось встречаться с подобными случаями удивительного знания. Но и вы столкнулись с подобным не впервые. Как же рассказанные вами истории о мистере Блоу и бедной девушке Эмме Танцер? Почему они вас не убедили, а мистер Нордхилл…