— А Кирюха, кстати, где? Я и ему подарок купил.

— Он не придёт пап, — дочка прикусила нижнюю губу, как обычно делает Нина, когда нервничает.

— Почему? Заболел, что ли?

Яна вздохнула, присела на стул рядом и начала неловко ковырять носком туфли ламинат.

— Яна? — напомнил о себе, заглядывая дочери в лицо. — Что случилось?

— Пап… Кирилл сказал, что ты нас больше не любишь… И чтобы ты сам пришел… Приехал, вернее. В общем, чтобы вернулся к нам… Если любишь…

Вот это новость, блядь…

Чего угодно ожидал, но не этого. Ему ведь казалось, что дети всё понимают и принимают своего отца таким, какой он есть. Не идеал, конечно, но и не худший родитель на свете.

В принципе, ничего удивительного. Детям не объяснишь, что ему их маму видеть сродни самым страшным адским пыткам. Видеть её и знать, что больше никогда не будет принадлежать ему. Что сам всё проебал. Своими руками разрушил семью.

Да и Кирилл прав. Не в том, что отец их больше не любит, а в том, что не может так дальше продолжаться. Детям нужен отец, а не его деньги. Детям любовь нужна, внимание. А что он, калека, может им дать, кроме материальных благ? Новый телефон, конечно, хорошо. Только как подарок, а не откуп. Сейчас же у Варламова было именно такое ощущение. Словно он откупается от собственных детей.

Премерзкое ощущение. Хотя чувствовать себя ублюдочным дерьмом ему не привыкать.

— Что ж, я приду. Завтра.

*****

Когда решил выбраться из дома, мать удивилась, но ничего не сказала. Молча открыла ему дверь и проводила задумчивым взглядом. А может это взгляд жалости, которым его награждают в последнее время все, включая Нину. Меньше всего он хотел получать сочувствие от неё. От той, которая любить должна, а не проявлять милосердие.

Хотя какой там любить. Он бы сам-то смог любить после всего? Задаётся этим вопросом ежедневно и не находит ответа. Нет его.

Самым трудным было сохранять спокойствие, когда охранник помогал выбираться ему из машины под изумлённые взгляды бывших соседей и карабкаться на костылях по лестнице.

От инвалидной коляски сегодня отказался, но вскоре понял, что это несусветная глупость. На костылях можно попрыгать со сломанной ногой, а не когда парализовано пол тела. Глупо и недальновидно. Охраннику пришлось практически тащить на себе Варламова, а он лишь мысленно проклинал себя и свою дурацкую самоуверенность.

Открыв дверь, Нина застыла с открытым ртом. Явно не ждала его. Да он и сам, в принципе, от себя не ожидал…

— Привет, — прервал неловкую паузу и она моргнула, возвращаясь в реальность.

Над верхней губой у неё застыла капелька молока и Варламов с трудом сдержал улыбку. Вспомнил, как Нина, будучи беременной Янкой, ела много клубничного варенья с молоком, заедала это селёдкой и солёным попкорном. Он тогда втихаря бегал к её лечащему врачу на консультации, потому что до дрожи в коленях боялся её «беременных причуд».

Как давно это было…

— Привет. Рада, что ты пришёл. Проходи.

Вячеслав хмыкнул.

Рада она, как же. Просто дети весь мозг вынесли, вот и делает вид, что все нормально. На самом деле нифига оно не нормально. Она о разводе мечтает. А он инвалид, который теперь не имеет никакого права удерживать её. И всё же держит. Потому что эгоист. Потому что не представляет своей жизни без неё.

— Папа! — Кирилл бросился к нему и практически повис, обняв за пояс.

Где-то внутри разлилось тепло и стало так охрененно хорошо, как не было уже давно. Даже о проклятых костылях и безвольно повисших ногах забыл. На время. Пока не поймал на себе очередной жалостливый взгляд Нины.

Посмотрел вниз, сцепил зубы от злости. От машины до подъезда его ноги волочились по земле, от этого запылились и выглядели сейчас так же жалко, как и он сам.

— Тебе больно, пап? — тихо спросил сын, взирая на него снизу вверх.

Да, точно… Кирилл же ещё не видел его на костылях.

— С чего ты взял? Всё отлично. Ну-ка, пойдём к Яне. Где она?

Сын радостно побежал за сестрой, подпрыгивая и что-то радостно покрикивая сестре.

— Иди, я чай вам сейчас принесу, — Нина натянуто улыбнулась, а Варламов вздохнул.

Охранник остался за дверью, а передвигаться без его помощи на этих адских ходулях очень и очень непросто. Но не станет же он позориться перед женой и звать на помощь.

Стиснув челюсти, попытался сойти с места, но куда там. Подмышки адски горели от неудобных ручек, а в глазах от усталости плясали красные точки.

— Тебе помочь? — шагнула к нему, попыталась взять его под руку.

— Нет! — рявкнул испуганно, как будто если она коснётся его, случится что-то страшное. — Не надо, — добавил уже спокойнее и из последних сил двинулся вперёд.

Только бы не упасть. Только не сейчас. Не при ней.

С горем пополам добрался до комнаты Яны и выдохнул, когда Кирилл закрыл за ним дверь.

Дочь поспешила придвинуть кресло и Варламов, наконец, упал в него, испытывая мучительно-сладкое облегчение.

— Пап, смотри, я вчера на трудах сделал, — сын подбежал с небольшим самолётиком из фанеры. — Это тебе.

Вячеслав аккуратно взял его из рук Кирюши и, поставив себе на колени, замер. В глотке образовался колючий комок, как тогда, когда впервые взял на руки своего сына. И сказать так много хочется, но все слова там же застряли.

— Папа устал, Кир, отстань от него, — строго шикнула на брата Яна, а Варламов, наконец, оторвал взгляд от самолётика.

— Кирюх… Иди ко мне, — протянул малышу ладонь и тот доверчиво вложил в неё свою ручку. — Скажи мне, сын… Почему ты решил, что я вас больше не люблю? Разве я мог разбить вас, своих детей?

В комнате повисла тяжелая тишина, сопровождаемая тихим, упрямым сопением Кирилла.

— Скажи ему, — тихо подначила Яна и сын тут же взбодрился.

— Это не я, пап… Это Янка всё придумала.

Дочь на это лишь молча поковыряла носком пушистый ковёр и опустила вниз глаза, как случалось каждый раз, когда она была в чём-то виновата.

— Яна… — в другое время Варламов бы наругал обоих, чтобы больше не лезли в дела взрослых, но сейчас четко понимал, они не со зла и даже не по глупости. Они любя это всё придумали.

— Что, пап? Думаешь, мы малявки тупые, да? А мы всё видим и слышим! Видим, как тебе плохо без нас и слышим, как мама по ночам на кухне плачет! И мы хотим всё вернуть! Вас хотим вернуть! — дочь впервые в жизни повысила на него голос и впервые в жизни Вячеслав не знал, что сказать.

Нина

Я слышала каждое слово дочери и, захлёбываясь от горечи, что сочилась из её слов, словно кровь из свежей раны, тихонько выла под дверью.