ДЯДЯ ФЕДЯ

Комбайны сгрудились на пригорке у речки. Разбросанные во время работы по полям, сейчас они стояли все вместе несколькими рядами. Каждое утро к ним сходились комбайнеры. Они готовили машины к уборочной: заменяли износившиеся части новыми, исправляли поломки.

Июньским утром сюда приехали и мы с девчатами. Механик подвел нас с Анной к одному из комбайнов.

— Будете работать здесь. Дядя Федя, ты где?

— Тут я, — послышался голос из-под комбайна.

— Девчат привел, помогать тебе будут. Да вылези ты, покажись, пусть хоть посмотрят, какой ты есть.

Из-под комбайна показалась голова. Немолодой уже человек, лицо спокойное, веселые темные глаза.

— Подождите, скоро освобожусь, — сказал дядя Федя и опять скрылся под комбайном.

Мы с Анной уселись на травке. Девчата уже работают: Зина протирает какие-то железки, Зоя с Лидой ковыряются в деталях. Прошла мимо Валька-малявка, тащит что-то тяжелое. Шелковая кофточка, кудряшки и ржавая железина в руках. Все заняты делом. Наконец дядя Федя вылез из-под комбайна, улыбнулся, сказал:

— Возьмите ключ на двадцать два, открутите гайки на крышке мотора.

И снова начал возиться с какими-то деталями. А что это за ключ — на двадцать два? В какую сторону крутить гайки? Да и не отвернешь их: ржавые, никак не крутятся. Старались мы изо всех сил, вдвоем нажимали на ключ, пыхтели, потели, но гайки в конце концов отвернули. Потом промывали мотор, опять откручивали и закручивали гайки. К концу дня болели руки.

На следующее утро я снова подходила к комбайну дяди Феди. Анна не пришла: у нее заболела рука. А я опять крутила, чистила, била молотком по пальцам. Разговаривал дядя Федя мало: бросит одно-два слова, покажет, что делать, и снова замолчит. Только посвистывает. Это у него здорово получалось, прямо художественно — весь день насвистывает разные мелодии. Скоро я стала разбираться в правой и левой резьбе, научилась выбирать ключи по одному их виду и уже не ударяла по пальцам молотком.

В обеденный перерыв все девчата собирались у речки. Перекусив, мы купались — дни стояли жаркие. На том берегу зеленели поля. Пшеница начала уже колоситься, мы подсчитывали, сколько осталось до уборочной. Работала я одна, Анна больше не приходила. Рука у нее уже не болела, но что-то случилось с ногой, а потом еще какая-то причина нашлась.

Дядя Федя ремонтировал машину быстро и красиво. Возится с каким-нибудь приспособлением, отрывисто бросает: отвертку, ключ на девятнадцать, гайку, шуруп… Так хирург на операции требует у сестры инструмент.

И вот наша работа кончена. Дядя Федя насвистывает бодрый марш, взбирается на мостик, где я прибиваю тент, рапортует:

— Комбайн к выходу в поле готов!

В глазах веселые искорки. И вообще настроение у дяди Феди сегодня приподнятое.

— Понимаешь ты, что мы новую машину сделали? А это же здорово: самим создать новую машину! Понимаешь?

— Значит, теперь все, кончилась наша работа?

— Свой-то комбайн мы закончили, но ведь другие еще ремонтируют, надо им помочь.

И мы помогаем. Идем на комбайн к Ивану Лыннику. Он шумливый, веселый и разговорчивый. Дядя Федя молча орудует инструментами, а Лынник все шутит, смеется, всегда рассказывает что-нибудь забавное. Чем-то напоминает Сашку Кононенко. Да, ребят наших мы часто вспоминаем. Живем ведь теперь на ферме, с полевым станом пришлось расстаться до уборочной. А ребята остались там — ремонтируют тракторы. Но мы навещали их, приезжали по воскресеньям на стан. Привозили почту: газеты, письма. Садились на скамейку около землянки, разговаривали, пели песни. Сашка играл на баяне. Это было здорово: сидеть среди степей, под вечерним сиреневым небом и петь — всем вместе, нашей бригадой. А когда становилось совсем темно, мы устраивались в землянке и читали. Любили ребята, когда мы читали вслух. Грубоватые, подчас резкие на язык, парни менялись, становились какими-то другими. Сашка Кононенко притих, слушает внимательно, чуть приоткрыв рот, даже не узнать нашего насмешника. Вот Иван Лобода, долговязый и нескладный, поблескивают его застенчивые голубые глаза. А там, в углу, трое наших латышей. Как всегда, вместе — Виктор, Вилиус, Антон…

И долго мы еще сидим: читаем, разговариваем. А утром — снова на работу, снова дядя Федя, Лынник, комбайны…

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

На полях ночь. Заглядывает в окошко месяц. Уставшие за день, мы лежим на нарах, но сон почему-то не приходит. На нижней полке ворочается Валя:

— Ох, и устала я, девчонки!

— Устала, так спи, а другим не мешай! — обрывает ее Анна.

Становится тихо. Да, устаем мы здорово: уборочная! С зари до зари на поле. Вале, самой слабой из нас, приходится трудней всех, Сначала ребята смеялись:

— Ну какой из нее штурвальный! Ее к штурвалу привязывать надо, чтоб ветер не сдул.

Теперь не смеются. Валя весь день стоит у штурвала, вместе с комбайнером лазит под комбайном, когда что-нибудь ломается, а вернувшись на стан, несмотря на усталость, лихо отплясывает на мостике комбайна.

— А знаете, девчата, — опять говорит Валя, — сижу я сегодня в столовой…

— И что ты не угомонишься никак! — сердится Анна.

— Да ладно, слушай. Сижу я в столовой, а ребята, как всегда, о работе разговаривают: у кого какой комбайн, что ломается. Ну и я начала про свой говорить, про вал, который ломался у нас уже два раза. Думаю, смеяться начнут, скажут: «Девчонка, а туда же!» Но они все сидят и слушают, соглашаются. Помните, первое время: начнут они про работу говорить, а нам скучно, не понимаем ничего. А теперь и нас слушают. Хорошо ведь, правда?

— Чудная ты, Валька, —