всего им самим. Угодничество настаивало: великая страна должна иметь великого вождя. И стали изготавливать великого. Дутые заслуги соответствовали дутым сводкам, цифрам. Это усваивали по ступенькам, этаж за этажом. Благие намерения, с каких все началось в 1965–1966 годах, постепенно сменялись бесконечными речами. Механизмы печального этого процесса стоило бы подробнее разобрать историкам».

Историки работают долго, и я думаю, что политики их опередят. Режим Брежнева пугал всех своей иррациональностью: трудно доверять политической группе, которая управляет великой страной по принципу «после нас хоть потоп». Физическая смерть Брежнева проходила долго и мучительно на глазах всего мира. Теперь пришло время его политической смерти. Но это не повод для того, чтобы молчать о Брежневе. Чтобы окончательно покончить с его наследием, недостаточно только снять вывески с его именем с улиц городов, площадей и районов. Поэтому я только могу присоединиться к призыву простого рабочего Н. К. Козырева: «Нужно открыть форточку не только в страшные 30-е, но и в удушливые 70-е годы».

Рабочий класс и современный мир. 1988. № 6. С. 142–161

Петр Родионов

Как начинался застой!

Из заметок историка партии

Изворотливая, хитрая и ловкая посредственность

С Брежневым я встречался не раз. В известном смысле даже являюсь его «крестником»: когда в конце 1963 года принимали решение рекомендовать меня на пост второго секретаря ЦК КП Грузии, я был у него на приеме дважды. Первая беседа была продолжительной; и о Брежневе у меня сложилось вполне благоприятное впечатление. В дальнейшем я встречался с ним еще, но особенно мне запомнилась встреча, которая состоялась в конце моего пребывания в Грузии.

Но сперва расскажу, что предшествовало ей. Положение в Грузии сложилось совершенно нетерпимое: коррупция, разложение кадров достигли здесь наибольшего расцвета. Это уже значительно позже соседние республики отнимут у Грузии сомнительную «пальму первенства». Тогда, правда, еще не произносили слова «коррупция», термин этот был не в ходу, как, впрочем, и «мафия». Поэтому когда на теоретическом семинаре для республиканского партийного актива в сентябре 1969 года я сказал о том, что среди руководящих работников широко распространилось взяточничество, в том числе под видом дорогостоящих «подарков», и что на политическом языке это называется коррупцией, выступление вызвало буквально бурю.

На меня посыпались жалобы, и это понятно, ибо среди участников семинара было немало таких, на ком, что называется, «шапка горела». Атаковали, кстати, не только меня, но и тогдашнего министра внутренних дел Э. А. Шеварднадзе, который в отличие от своего союзного шефа Щелокова стремился вести борьбу с коррупцией не на словах, а на деле.

Положение осложнялось тем, что у жуликов и взяточников всегда находились сильные защитники, и не только внутри самой республики. Однажды в моем кабинете раздается звонок телефона правительственной связи (ВЧ). Абонент представляется: «С вами говорит Яков Ильич Брежнев». И тут же стал просить за арестованного махровейшего жулика. Я ему ответил: «Извините, но я не имею никакого права вмешиваться и давить на следственные органы». А в ответ слышу: «Вы все можете, в ваших руках большая власть». В самой категорической форме я заявил звонившему, что никаких шагов на сей счет предпринимать не стану. Содержание нашей беседы передал первому секретарю ЦК КП Грузии В. П. Мжаванадзе, который лишь сказал: «Это меня не удивляет. В другой раз адресуй его ко мне».

И до этого звонка доходили до меня слухи, что некоторые грузинские комбинаторы нашли дорожку к Я. И. Брежневу, однако не придавал значения этим разговорам. Слышал, что он большой поклонник Бахуса. Впрочем, я и сам, встречаясь с ним на различных приемах в Москве, видел, что он слишком активно прикладывается к рюмочке. Это уже потом, после Грузии, узнал я, что был он запойным пьяницей, что на своей работе в Минчермете лишь числился, отсутствуя иногда по две — три недели, и что на вопрос Л. И. Брежнева: «Где Яков?» — руководители министерства часто ничего не могли ответить.

…Видя, что моя информация о положении дел в Грузии не находит должной реакции в аппарате ЦК КПСС, я обратился напрямую к Л. И. Брежневу и попросил принять меня. Он внимательно слушал мой рассказ, поощряя даже к большей откровенности, но только потом я понял, что сообщенные мною факты интересовали его не сами по себе, а нужны были как аргументы для устранения последнего из «мавров», сделавших свое дело: в свое время Мжаванадзе помог Брежневу устранить Хрущева…

Доводилось мне встречаться с Л. И. Брежневым и в иной обстановке, когда он посещал Грузию. Был он общителен, контактен, любил шутку, острое, меткое словцо, да и сам умел пошутить, особенно во время застолий. Мог вдруг разоткровенничаться. Насчет того, например, как тяжело ему носить «шапку Мономаха», что в голове под этой шапкой и ночью прокручивается все, над чем приходится думать днем. А думать приходится ой как много и о многом! Если отбросить позерство Брежнева, то на многих людей, которые с ним общались, он производил очень хорошее впечатление.

При всем том Брежнев принадлежал к числу людей, о которых в народе метко говорят: «Мягко стелет, да жестко спать». В прессе как-то попалась на глаза фраза о том, что сентиментальность, душевность Брежнева соседствовали с беспощадностью, что бархатные перчатки лишь прикрывали стальные кулаки. С этим я в общем-то согласен: Брежнев без колебаний убирал всех инакомыслящих, при этом, как правило, подслащивая пилюлю. Не щадил он и тех, кто был близок к нему, но сделал вдруг неосторожный, опрометчивый шаг, вызвавший неудовольствие патрона. Так оказался в опале Ф. Д. Кулаков, тогдашний член Политбюро и секретарь ЦК, ведавший вопросами сельского хозяйства. Вокруг его загадочной смерти в ту пору ходило немало толков. Впал в немилость С. К. Цвигун, который благодаря близости к Брежневу стал первым заместителем Председателя КГБ, членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР и в числе очень немногих людей пользовался его особым доверием. Резкая и неожиданная переменчивость Брежнева настолько потрясла Цвигуна, что он покончил жизнь самоубийством. Патрон же его и «благодетель» даже не поставил под некрологом свою подпись…

Вот вам и «отсутствие ярко выраженного честолюбия и властолюбия», как говорилось в одной из публикаций о Брежневе. Вот вам, наконец, и «пустой резиновый сосуд», как образно назвал его Федор Бурлацкий. Подобные характеристики, с моей точки зрения, расходятся с истиной.

Что касается отсутствия «ярко выраженного честолюбия» и «властолюбия», то многочисленные факты опровергают такой вывод. Относительно же «пустого резинового сосуда» тоже, по-моему, требуется кое-что прояснить. Если иметь в виду интеллект, эрудицию, остроту ума, то да, подобный образ, пожалуй, удачен. Брежнев в этом смысле был действительно посредственностью. И отнюдь не случайно он окружал себя, как правило,