— Холодновато, барин, — отвечает Горшеня. — Да ничего страшного.

— Да как же ничего страшного! — купец аж руками всплеснул. — Сейчас ведь ешшо выше тебя поведут, а на небе знамо какой сквозняк — всем ветрам раздолье. А ты, братец, взмок с дороги. Помёрзнешь!

— Выше? — сомневается Горшеня. — Что ж делать…

— А давай, — предлагает Еремей, — с тобой поменяемся. Мне в шубе-то и на сквозняке холодно не будет, а ты в котлы пойдёшь — согреешься. Мне не жалко — помогу тебе, так и быть. Чего ж хорошему человеку не помочь-то!

— Да как можно, — говорит Горшеня. — Оно бы, конечно, хорошо бы согреться, да совестно небесных-то обманывать.

— Обыкновенно можно! — Еремей от нетерпения весь вертится, по сторонам зыркает. — Тебе, братец, на земле уже всё зачлось, а теперь хоть самого Боженьку обманывай — дальше Мёртвого царства не сошлют! Я дело тебе говорю.

Задумался Горшеня, видит — очень купцу поменяться с ним хочется. А ему, Горшене, вроде как всё равно. Какая-то его благостная апатия охватила в этих райских пространствах.

— Да мне, — говорит, — без разницы, конечно, где наказания отбывать. Только разве же не узнают, кто из нас кто?

— Обыкновенно, не узнают, — оживился Еремей. — У душ документов нету! Просто ты скажи, когда спросят, что зовут тебя Еремей Овсянкин, а я скажу, что я, наоборот, — Горшеня Ржаной. И всего делов!

Смотрит купец на Горшеню мучительно, взглядом так и сердоболит. А Горшеня вот-вот согласится. Тогда Еремей последний свой козырь выкинул: достал из-за пазухи пару портянок новеньких, отбелённых, ароматненьких.

— На, — говорит, — добрый человек, держи в придачу подарочек от меня. Портянки отличные, только три раза их надевал, да и то по праздникам. Выгодное дело!

Горшеня прямо не знает, как быть. Известно ему, что ни один купец без личной выгоды ничего предлагать не будет, да кто знает — может, действительно тут, в Мёртвом царстве, всё уже по другим законам строится? И самое главное — уж очень Горшене портянки приглянулись; он такой белизны при жизни-то на ногу никогда не наматывал, а уж после смерти и подавно перспектив таких нет.

— А! — махнул он рукой. — Была не была! Давай сюда портянки твои лаковые, сейчас наверчу их на мозоль, хоть на том свете купцом первой гильдии побуду!

Только присел да скинул свои обмотки, как откуда ни возьмись бес выныривает.

— Кто тут, — спрашивает, — Еремей Овсянкин?

— Дык это, — мямлит Горшеня: язык-то у него для лжи шибко неповоротлив, — кажись всё же…

— Вот они — Овсянкин, — тычет в Горшеню пальцем лукавый купец. — Вишь, какие портянки у них сливочные!

Бес подождал, пока Горшеня обуется, да и повёл его за собою в Адское пекло.

— Пошли, — говорит, — со мной, купец. Будет тебе сейчас купеческий сыр в масле. Будут тебе заодно и здравица, и панегирик.

По дороге в Адское пекло Горшеня разговорился с бесом, узнал, как того звать-величать.

— Содомкой меня кличут, — говорит бес. — А брата моего Гоморркой зовут, он у котла нас дожидается, за угольками следит. Мы бесы мелкие, да ядовитые шибко.

Спустил бес Горшеню по железной лестнице в нижние пространства. Тут опять потолки появились, пол проступил. Коридоры пошли тёмные да длинные, штольни гулкие, двери тяжёлые — ещё один новый мир Горшене открылся. А он не жалеет, что вместо купца сюда свалился, — здесь тоже есть на что посмотреть, чему поудивляться; любознательному мужику везде здорово.

Привёл бес Горшеню в индивидуальную котельную, а там уже натоплено, напарено — бесов брат Гоморрка сам уже кривой от пылу-жару такого.

— Вот это пар! — дивится Горшеня. — Я о таком всю жизнь грезил!

— Ну, — говорят бесы новенькому, — вставай на приступочку, сейчас мы тебя в котёл сталкивать будем по счёту три.

— А чего меня сталкивать, — говорит Горшеня, — я и сам, чай, не инвалид.

Разделся, сложил одёжу аккуратным образом в уголок камеры, портянки драгоценные сверху положил, чтобы глаз радовали, да и полез в котёл с кипячёной водой — с удовольствием полез, с приятным замиранием сердца.

— Спасибо, — говорит, — бесушки, славно натопили! Согреюсь сейчас за все прежние морозы единовременно! Ножку свою болезную отмочу!

Содомка с Гоморркой так и ахнули: погрузился их новый клиент в кипяток и только носом фыркает да ртом бурлит. Нырнул пару раз, голову из пузырей высунул, улыбается.

— Уф! — кричит, — отличная водица! На разогрев годится!

Бесы переглянулись — и давай угля в топку добавлять. Кидали-кидали, махали лопатами до ломоты в пояснице, потом присели отдохнуть. Смотрят: как там купец? Не сварился ли?

— Эй, там, — кричат, — за бортом! Не жарковато ли тебе, купец-удалец?

А Горшеня отвечает с присвистом:

— Хорош кипяток — погреть передок! А для остального тельца — жар-то еле теплится!

— Брешет? — Гоморрка у Содомки спрашивает.

— Знамо, брешет, — отвечает тот сквозь гримасу. — Стихоплёт какой-то попался: ради красного словца шкуры собственной не пожалеет.

Горшеня же их диалог из котла в полный голос комментирует.

— Нет, — говорит, — бесушки, я и прозой тот же факт повторить могу. Это вот у вас, бесушки, жар да не пожар. На войне не в такие температуры попадали — и то сошло.

Содомка с Гоморркой переглядываются, диву даются. Айда снова уголь в топку метать. Целый час корячились, не покладая мохнатых рук, умаялись до того, что хвосты в пружинки скрутились. Присели отдышаться, смотрят в котёл — не всплыл ли клиент кверху брюхом?

— Эй, — кричит Содомка, — лёгок ли пар, купец-удалец? Не дать ли перерыву?

— Да нешто это пар! — отвечает как ни в чём не бывало Горшеня. — Вот в полдень на сенокосе пар бывал — из ушей поливал; заткнёшь уши тряпицей, так он из ноздрей клубится! Вот это пар! А то, что у вас здесь, — это не пар, а так, дамская испарина!

Оторопели бесы. То друг на друга смотрят, то на кучу угольную поглядывают — топлива-то всего ничего осталось, того и гляди закончится. Но делать нечего, пришлось ещё порцию в топку заметнуть.

— Ну что, — зовут осторожно, с зыбкой надеждою, — ты ещё купец? Или ужо супец?

А с Горшени — как с гуся вода. Он уже и на вопросы внимания не обращает, свою речь ведёт.

— Фу, — говорит, — наконец-то я отмылся по-хорошему! Семь потов с меня сошло, семь шкур слезло! Только что себя нашшупывать стал, а у вас там опять перебои с горяченькой!

— И что, не сварился? Не подгорел? — со слезой спрашивает бес Содомка.

— Да нет, — отвечает Горшеня, — куда там! Вот когда я — было дело — в шахте работал…

— Постой! — вопит бес Гоморрка и своего напарника за грудки хватает. — Ты кого это приволок, Содомка, верблюжья твоя ноздря! Разве ж это купец?! Разве ж купцы по шахтам ползают да сено косят? Разве ж хоть один купец на войне бывал?