– Но, баронесса, я, если вы припомните, никогда не давал повода. .

– Я все помню, – перебила баронесса. – Вы думаете, я не поняла, что мне говорили ваши глаза в последнее наше свидание у меня?

Граф поднялся со своего места.

– Мои глаза ничего не говорили вам… ничего, кроме того, что мне было у вас нестерпимо душно… Ваши предположения безосновательны. Завтра же вы убедитесь, что ваши намеки – клевета.

Литта видел, как менялось, бледнея, лицо баронессы, но ему это было приятно. В том состоянии, в котором он находился, ему нужно было кому-нибудь прямо в лицо сказать, что его опутывают в последнее время ложью, клеветой, и он с удовольствием делал это теперь.

– Ничего подобного нет и быть не может, – продолжал он. – Я прошу вас отпустить меня… Дайте мне ключ от двери!

Канних отстранила руку, как будто он собирался отнять у нее ключ, и твердо заявила:

– Вы останетесь со мною, я так хочу. Литта покачал головою.

– Напрасно, баронесса!

Канних постояла с минуту, как растерянная, потом крепко, до боли кусая нижнюю губу, прошла несколько раз по комнате взад и вперед, словно забыв, что она не одна, и наконец, остановившись пред Литтой, протянула ему ключ, говоря:

– Ступайте, но только помните, что ни одна женщина не простит вам никогда того, что вы делаете.

Литта, выйдя в коридор, отыскал прямой ход в комнату, где они переодевались, и, скинув там домино, уехал домой, не заглянув в зал, откуда слышалась музыка и где бал еще продолжался.

Графиня Браницкая жила в самом Зимнем дворце, в отведенном ей помещении окнами на Неву. Скавронская, пока отделывали ее собственный дом на Миллионной улице, доставшийся ей вместе со всем огромным состоянием покойного мужа, остановилась у сестры. Они, столько лет не видевшие друг друга, вспоминали теперь свое детство, снова очутившись вместе.

Был первый час ночи. Стук отъезжавших от Эрмитажа экипажей давно замолк. Скавронская лежала, убранная совсем на ночь, в постели, закинув за голову руки и уставившись глазами пред собою. Графиня Александра Васильевна не ложилась еще и как бы нарочно медлила у туалета, надевая чепчик и поправляя волосы. Она изредка взглядывала на сестру, отлично понимая то состояние, в котором та находилась теперь.

– Катя, – проговорила она, – не дать ли тебе капель?.. У меня есть.

Скавронская не ответила и даже не шелохнулась. Александра Васильевна сделала вид, что и не ждала ответа, и принялась бережно складывать жемчуг в коробку.

– Саша, а ты видела его, как он вошел сегодня? – вдруг спросила Скавронская.

Браницкая ниже нагнулась над своим жемчугом.

– Да, – ответила она, стараясь говорить как можно равнодушнее.

– Ты знаешь, мне все еще не верится… Нет, не может быть! Как я увидела его сегодня, так все как-то ушло, и я не верю.

Александра Васильевна встала со своего места и, вздохнув, будто хотела этим сказать, что и она всем сердцем желала бы не верить, да ничего не поделаешь, подошла к сестре и села к ней на кровать.

– Ах, Катя, Катя. . Бедная ты моя! – вздохнула она опять. – И нужно же было вам встретиться!

– Нет, ты скажи, – перебила Скавронская, вдруг оживляясь, – нужно было приезжать мне в этот противный Петербург… Я точно ждала ведь чего-то. Так вот во мне словно говорило что-то: «Не езди!» – а приехала.

– Да ведь ты знала, что он здесь?

– Да, знала.

– И все-таки приехала?

Скавронская повернулась лицом к сестре и, облокотившись на подушку, ответила:

– Ах, Саша, если б ты знала, какое это было чувство! И увидеть хотелось… то есть не мне хотелось увидеть его, а чтобы он меня увидел, понимаешь?.. И тоже узнать, какой он стал… переменился ли… Потом я думала: это его обещание там юношеское – это пустяки… может быть, оно как-нибудь и устроится… ведь не постригся же он, в самом деле… И вдруг!.. Что же вместо всего узнаю? Это ужасно!.. Просто ужасно!..

Закрыв лицо руками, она откинулась на подушку и уткнулась в нее.

Александра Васильевна чувствовала, что ей нечем утешить сестру, нечего сказать. Она положила только ей на голову руку и ласково стала водить по ней.

Скавронская долго лежала так, не двигаясь.

– Ах, – сказала она наконец, дрогнув плечами, – знаешь, о чем я думала тут, когда лежала?

– Ну, о чем? – спросила ее сестра.

– Я больше не могу встречаться с ним, не могу!.. Это свыше сил моих.

– Это было бы самое лучшее, – согласилась Браницкая. – Но нельзя же тебе из-за него запереться дома. Тебе нужно развлечение… одной тебе тоже оставаться нельзя.

– Это я все уже обдумала. Я уеду завтра же в Старово, а ты пока устроишь мне дозволение переехать в Москву… Я думаю, меня не станут удерживать при дворе. На что я им?..

– Ну, не знаю… С твоим состоянием, с твоим личиком… ты слишком заметна здесь, таких слишком мало при дворе.

– Ах, не говори мне этого! – перебила Скавронская. – Не говори мне про мое лицо – оно противно мне… Понимаешь?.. Мне все противно теперь…

– Ну, это пройдет! – уверенно успокоила графиня.

– Так ты думаешь, не отпустят? – вдруг спросила Скавронская, как бы теперь поняв смысл этих слов, разрушавший все ее планы, и в ее светлых, испуганных теперь, голубых глазах блеснуло такое беспокойство, что сестра ее невольно одумалась.

– Ну, это-то пустяки, это мы устроим, Бог даст… Только зачем же тебе уезжать в Старово?

– А как же? – успокоившись, спросила Скавронская.

– Да просто скажись нездоровою. Ну, не выходи никуда, уж если тебе так хочется, пока я устрою тебе разрешение.

– Нет, и не говори этого! – протянула Скавронская ладонь к сестре, словно хотела зажать ей рот. – И не говори этого! Быть все-таки так близко здесь… в одном городе, слышать о нем постоянно, знать, что он бывает здесь… Нет… я уж решила – завтра же я уеду в Старово и там скажусь больной.

Браницкая не возражала, видя, что противоречие только хуже волнует сестру.

– Ну, вот видишь, Катя, – заговорила она, помолчав, – все обойдется – уедешь, Бог даст, забудешь… Мало ли что еще случится. В Москве много народа… увидишь людей, познакомишься… и все переменится.

Скавронская тяжело вздохнула.

– Нет, не переменится, – не вдруг ответила она, – уж наверно, такая моя жизнь – судьба… И ведь, несмотря на все, все-таки я чувствую, что он дорог мне… если б только… кажется. .

– Ишь, сердце-то как у тебя бьется! – сказала Браницкая, кладя ей на левый бок руку.

– Ну, довольно, не будем говорить об этом! – решила Скавронская, но они долго еще не спали и все говорили о том же самом.