Колокол прозвонил вечерню. Скоро явится Геннадий — император призвал его, чтобы предложить патриарший сан. Константин сложил письмо, спрятал в одежде и уселся на трон. Помолился тихо: «Господи Боже, прошу Тебя, даруй мне еще одно чудо сегодня!»

* * *

Геннадий явился во дворец в приподнятом настроении. Он был уверен: его призвали, чтобы предложить сан патриарха православной церкви. После стольких лет ожидания он наконец-то станет первым между Богом и людьми на этой земле! Геннадий поспешил в зал аудиенций и обнаружил Константина сидевшим на троне. Подошел, склонился низко.

— Добро пожаловать, Геннадий! — приветствовал император.

— Ваше величество, для смиренного монаха — высочайшая честь быть призванным пред ваши августейшие очи!

— Я призвал тебя обсудить церковные дела. Как ты знаешь, патриарх Мамма в Риме, церковь осталась без главы. Так продолжаться не может.

Константин замолчал, подыскивая вернейшие слова.

— Уния была предметом жестокого раздора между нами, но мы ведь не враги с тобой. Я пригласил тебя, чтобы испросить помощи.

— Ваше величество, я сделаю, что смогу.

— Синаксис видит в тебе вождя. Если кто-нибудь и сможет призвать его поддержать меня, так это ты.

Геннадий поклонился в знак благодарности, но счел за лучшее промолчать.

— Геннадий, согласен ли ты возглавить церковь?

— Я всего лишь монах. Но знаю: мой долг — стремиться к вящей славе церкви Господа нашего и занять любой пост, какого потребует служение Господу.

— Я предлагаю тебе патриарший сан, но при условии, что ты убедишь епископов Синаксиса поддержать унию с Римом.

Геннадий уже хотел сказать, не дослушав: «Если на то воля Божья, я согласен», — но слова замерли на губах, когда до него дошел смысл императорской речи. Если принять эти условия, патриарх константинопольский сделается всего лишь марионеткой императора, куклой Папы Римского, бессильным и ничтожным — как Мамма.

— Ваше величество, ни епископы, ни знать не поддержат унии!

— Ошибаешься. Мегадука Нотар решил поддержать унию. Даже он понял: это наша единственная надежда.

Геннадий покачал головой. Увы, даже Нотар в конце концов изменил. Несомненно, тому виной влияние настырной и наглой принцессы Софии. Придется разбираться и с нею.

— Нотар — воин, а не человек церкви, — заметил монах. — Синаксис не так просто убедить. Когда речь идет о спасении души, нельзя идти на компромисс.

— Если ты объявишь о принятии унии, епископы смирятся! — упорствовал император. — Я понимаю, что это означает подчинение Папе, но лучше сдаться Западу, чем быть поставленными на колени перед турками!

— В самом деле? Я в этом не уверен.

Константин посуровел.

— Монах, эти слова пахнут изменой.

— Ваше величество, конечно же нет. — Геннадий низко склонился. — С Божьей помощью я не паду на колени ни перед Папой, ни перед султаном. Но я всегда подчиняюсь Господней воле. Я уже отказался от сана епископа, чтобы лучше служить Ему монахом. Если воля Господня в том, чтобы я смиренно и скромно служил Ему, я откажусь и от патриаршества.

Жестокие слова, но лучше быть монахом, чем бессильным патриархом.

— Что поделаешь. — Константин вздохнул. — Я понимаю твое нежелание унии, но я не отказываюсь от своих слов. Геннадий, мы не враги, помни об этом. Можешь идти.

Геннадий поклонился и вышел.

Какой же Константин глупец! Геннадий усмехнулся — ведь император падет, и рухнет всякая надежда на унию. Он, монах Геннадий, погубит нынешнего недалекого правителя. По пути к монастырю Христа Пантократора монах принялся обдумывать письмо к великому визирю Оттоманской Порты Халилю-паше.

Февраль — март 1451 г.

Эдирне

Гордо выпрямившись и глядя перед собою, Мехмед въехал во врата Эдирне. Посмотреть на наследника трона и его свиту собралась большая толпа, но настроение было отнюдь не праздничным. Султан Оттоманской империи Мурад лежал при смерти, и его болезнь ни для кого не являлась секретом. Лица смотревших на Мехмеда были угрюмы. Никто не приветствовал наследника.

Мехмед тоже не радовался, терзаемый мрачными раздумьями. Две недели назад Ситт-хатун родила сына Селима, а в руках умелой и коварной матери ребенок становился могучим оружием в борьбе за трон. Но Селима он не любил еще и потому, что ребенок напоминал о первенце Мехмеда, Баязиде, и его матери Гульбехар. Хотя знак неверности Гульбехар, кумру кальп, лежал на сердце молодого султана, Мехмед все еще тосковал по своей кадин. Представлял ее в объятиях отца — и сердце снова и снова пронзала боль. Даже неизбежная смерть Мурада ее не заглушит.

Мехмед подъехал к султанскому дворцу, Эски-Сараю, спешился во дворе. На ступеньках ожидал великий визирь Халиль с толпой главнейших советников, визирей и евнухов. Когда Мехмед приблизился, все дружно поклонились.

— Ваше высочество, мы так рады вас видеть! Хвала Аллаху, вы прибыли в добром здравии!

Мехмед жестом указал придворным выпрямиться. Халиль ступил ближе и заговорил:

— У меня много новостей для вас, но главное — султан желает видеть вас немедленно!

— Я вскоре посещу отца, — ответил Мехмед. — У меня есть неотложное дело.

Мехмед обернулся к Ситт-хатун, как раз выходившей из паланкина.

— Жена, иди со мной — и захвати ребенка.

Он привел ее в гарем, к покоям Гульбехар, не постучав, распахнул двери. В прихожей рабыня-служанка поливала цветы. Завидев Мехмеда, уронила от страха сосуд.

— Где она? — взревел Мехмед.

Служанка низко склонилась, попятилась.

— Господин, я… я приведу ее, — пробормотала она и скрылась в коридоре для служанок.

Немедля появилась и Гульбехар, по-прежнему грациозная и прекрасная, державшая за руку сына Баязида — мальчику было уже два с половиной года. Когда она завидела Ситт-хатун с младенцем, лицо ее на мгновение исказила гримаса ненависти. Гульбехар и ее сын поклонились перед Мехмедом, а тот отметил с досадой: у мальчика золотистые Мурадовы глаза. Приутихший было гнев снова вскипел в душе.

— Кто это? — вскричал, указывая на мальчика. — Мой сын или мой брат?!

— Господин, я не понимаю вас, — ответила Гульбехар. — Он — ваш сын. Баязид, иди к папе!

Мальчик шагнул — и замер, испуганный злобой на лице Мехмеда.

— Мой сын? Мой?! — выкрикнул Мехмед, затем шагнул к Гульбехар и ударил по лицу. — Это точно не ублюдок моего папочки?

Баязид заплакал, и Гульбехар прижала его к себе, будто заслоняясь.

— Отвечай, женщина!

— У меня не было выбора, — прошептала Гульбехар, потупившись. — Он же султан…