— Повязку на глаза честным людям надевают, — спокойно отозвался Ларошжаклен. — У вашего брата чести нет.

Недоросль, не выпуская пистолета из правой руки, стянул левой шляпу, лихо тряхнув головой. Вот те на! Небрежный узел, кое-как запиханный под объемистую тулью, рассыпался от резкого жеста. Бретонцы мужчины носят волоса едва ль не длинней женских, но отнюдь не прячут их. И было отчего прятать — в обрамленьи роскошных этих рыжих кудрей юное лицо сделалось тем, чем и было на самом деле — лицом девушки. Прехорошенькое личико, хотя теперь, незатененное полями, стало видно, что оно густо усыпано веснушками. И это при неровном-то свете факелов!

— Эх! — сочувственно вздохнула Параша. — Такого никаким пахтаньем не свести.

— Не тратьте слов, Анри, сие пустое, — господин де Роскоф, не поднявшись с места и даже не глядя на синего, протянул в его сторону руку с раскрытою ладонью.

Революционер замешкался в нерешительности, затем, словно бы против своей воли, вытащил из-за пазухи сложенную бумагу. То ли вздохнул, то ли хмыкнул, словно бы пытаясь привлечь к себе внимание, затем, не дождавшись, приблизился и, невольно нагнувшись, вложил бумагу в раскрытую ладонь.

Господин де Роскоф принялся разворачивать полученное послание.

Рыженькая девушка, пройдя несколько шагов в затылок с синим, чувствительно ткнула того дулом меж лопаток, побуждая воротиться обратно.

— Да оставь негодяя, Туанетта, он здесь чихнуть без разрешения не посмеет, — с улыбкою произнес де Ларошжаклен. — Прошу прощения у дам. Дорогая мадам де Роскоф, позвольте представить Вам мадемуазель де Лескюр. Так сказать, северной Венере — франкскую Афину.

Вид юной особы столь живо напомнил Елене приключения собственного отрочества, что она не смогла удержать самой веселой улыбки.

Однако ж мадемуазель де Лескюр лишь холодно кивнула в ответ. Брошенный на Елену взгляд ее был несомненно недоброжелателен — сие особенно ощущалось под этими наполненными непринужденным дружелюбием и сердечностью сводами.

Впрочем, не странное отношение юной девушки прежде всего занимало сейчас Елену: господин Роскоф внимательно читал развернутый лист. Ради сей бумаги сюда привели синего, коего, надо полагать, не убьют. Что ж такого могло содержаться в оной?

Постепенно и внимание остальных полностью сосредоточилось на сухощавой фигуре читающего старика. Неровное пламя подчеркивало игру резких морщин в лице его: презрение чередовалось с гневом. Наконец он поднял голову.

Елена с облегчением увидала, что на устах господина де Роскофа играет насмешливая улыбка.

— Верно не раз бивали начальников твоих в трактирах за меченые карты, — теперь он обращался к синему. — Стоило ль затевать мошенничество? Вы знали, еще б вам не знать, что сын мой покинул отчизну одиннадцать годов тому. Удалось вам пронюхать, что он уж женат. Удалось и послать убийц по следу в далекую страну. Но нынешний обман не вышел. Глупцы! Чтоб вам узнать, сколько лет невестке моей? У меня не может быть внука осьми годов от роду. Никакого мальчика вы не похищали из России, сие гиль. Ах я, старый дурак! Элен, вить я не спросил самого важного у тебя — есть ли у меня хоть годовалый внук либо внучка? Дочь моя, что с тобою?!

— Роман!! — отчаянно закричала Нелли. — Батюшка, он у них! Пусть отдадут его, Вы ведь можете заставить негодяев его отдать!

В свой черед изменившийся в лице, господин де Роскоф махнул рукою, приказывая жестом увести санкюлота. Шуаны, без слов понявшие его, увлекли синего куда-то в темную глубину пещерных ходов.

— В чем я ошибся, дитя мое? — господин де Роскоф заботливо взял Елену за руку: персты его были по-стариковски хладны, но ладонь по-молодому сильна.

— Ошиблись санкюлоты, отец, — ответила Нелли тихо. — Ваш внук-младенец безопасен, но вместо него они похитили моего маленького брата.

— Так вот за какою бедой ты пустилась вдогонку… — господин де Роскоф протянул развернутое письмо де Ларошжаклену. — Я-то мнил, что негодяи лишь затеяли разыграть очередную фарсу, когда от них дошло, что предлагается важный для меня торг. Оставь тревогу за брата, он будет благополучен.

От слов этих, покойных и властных, облегчение непременно воцарилось бы в сердце Нелли, когда бы она не видала перед собою лица де Ларошжаклена, читающего вражеское послание. Юный красавец, или то лишь чудилось ей, о, если бы чудилось, казался теперь старее самого де Роскофа.

— Мы сделаем все, чтоб вырвать мальчика из их рук! — Ларошжаклен теперь словно бы не примечал Нелли, глаза его не отрывались от господина де Роскофа. Говорил он с жаром, похожий на молитвенный. — Я немедля займусь этим, коли мы знаем наверное, что маленький пленник существует, задача облегчается!

— Да чем же, молодой мой друг? — господин де Роскоф, напротив, очень спокойный, печально усмехнулся. — Мы не можем атаковать, сие не в наших силах. Да и наверное ли мальчик в шато де Латт? Эти змеи горазды петлять.

— Но мы не можем допустить, — с пылом продолжил де Ларошжаклен, но господин де Роскоф остановил его нетерпеливым движеньем руки.

— Взгляните на сию молодую женщину, — заговорил он, кивнув на Елену. — Скольким превратностям войны она подвергла себя? Как иначе мы можем вернуть ей маленького брата? Найдет ли ответ хоть кто из всех здесь?

Ларошжаклен застонал, словно от головной боли. С тревогою в душе Нелли оглядывала озадаченные и горестные лица шуанов. Какая новая беда стояла на пороге? Что происходило? Это, казалось, было внятно всем, кроме трех подруг.

— Призовите синего, — распорядился де Роскоф.

Вскоре вслед за этим вновь привели санкюлота. Последний, между тем, казалось, уже собрался с духом и выступал уверенно. Наружность его, как только теперь приметила Елена, отнюдь не была отвратительной либо даже заурядной. Это был молодой человек, не старше двадцати годов, с небрежно подстриженными каштановыми волосами, что могли бы быть красивы, кабы им было позволено расти.

— Ответ приготовлен? — спросил он. Глаза его искали взгляда господина де Роскофа, изобличая, что оказанный прием терзает его самолюбие.

Господин де Роскоф молча протянул небольшую бумажку, на коей перед тем нацарапал наспех едва ли боле нескольких слов.

— Я им не верю, — упрямо проговорил де Ларошжаклен. — Не верю ни в чем, даже в этом! Можно ль договориться наверное с этими пиявками в человеческом обличьи?!

— Не верю и я убийцам женщин и детей, — хмуро отозвался Ан Анку.

— Так вам отвратительны наши жестокости! — от обиды молодой санкюлот забыл об осторожности. — Но разве не худшими нелюдями, не худшими злодеями были вы сами? Кто поддержал доблестного депутата Лапуля, когда он требовал отменить варварское право сеньора, возвращаясь с охоты, убить не больше двух крепостных, дабы омыть их кровью усталые ноги! Только двоих, не больше, какое великодушие! И в конце просвещенного осьмнадцатого столетия, во всем высоком собрании ни один не захотел отказаться от чудовищного закона! Вдруг да ноги озябнут!