Жаль, что я не могу напомнить ей поговорку о крови и воде, когда речь заходит о Дэнни.

Ключи Люка позвякивают в его руке.

– Ты же знаешь, это был не тот случай, когда я не хотел быть рядом с ней.

– Знаю, – подтверждаю я, хотя мне не нравится, что зять говорит в прошедшем времени.

Люк хмурится, глядя себе под ноги и отшвыривая камушек носком ботинка.

– По-моему, она снова начала пить, – вдруг произносит он. – Конечно, я не знаю наверняка, она никогда не признается мне в этом, тем более что Бонни научилась отлично это скрывать.

– Черт. Вот черт. – Глубоко дыша, я запрокидываю голову. Я заметила сегодня в ее действиях что-то неправильное, однако не хотела даже предполагать худшее.

– Прости, Стелла, но я не мог промолчать. – Люк качает головой, и в глазах у него блестят слезы. – Я знаю, что тебе сейчас не до этого.

За все эти годы я не раз уходила от сестры с тревожным чувством, что все опять катится под откос. Когда Бонни выходила из реабилитационной клиники, в ее первые недели трезвости я постоянно была на взводе. Я всегда знала, когда она снова срывалась, выпивая стаканчик, по характерным признакам, которые легко считывались: на лице Бонни появлялось виноватое выражение, а ее пальцы вечно что-нибудь теребили из страха, что ее разоблачат. С годами, когда сестра избавилась от своей зависимости, читать знаки стало сложнее, хотя я никогда не переставала наблюдать.

В другое время я бы уделила этому больше внимания.

Вернувшись домой, я захлопываю за собой входную дверь, злясь на себя и еще больше на Бонни. Последнее, что мне сейчас нужно, – чтобы все мое внимание сосредоточилось на ней одной. Я бешусь от навязчивой мысли, что именно с такой целью Бонни это и делает. Сейчас я нужна Дэнни.

Рухнув на кровать, я окидываю взглядом фотографии в моей комнате. Снимки из прошлого смотрят на меня.

Мы с мамой на пляже – ветер развевает наши волосы над головами, и мы хохочем, глядя друг на друга.

Вот мы с папой на пристани – он присел на корточки, чтобы быть вровень со мной, и широко улыбается. У нас обоих в руках мороженое, мы сидим, прижавшись щеками друг к другу, и на носу у меня белое пятнышко от папиного рожка, которым он в шутку мазнул меня.

Почти на всех снимках папа в клетчатой кепке, той самой, которую мама подарила ему на день рожденья. Он поклялся никогда не снимать ее и, насколько помню, надевал ее каждый день. Кепка была на нем и в тот раз, когда я видела его с Айоной, и это делает его обман еще тяжелее.

Я отворачиваюсь, переведя взгляд на фотографию на каминной полке: мы с Джилл стоим, так крепко сплетя руки, будто охраняем нашу неразрывную дружбу.

Вот Бонни, Дэнни и я чинно выстроились друг рядом с другом, словно нас не связывает ничего, кроме общей крови.

А вот мы с Дэнни в домике на дереве. Я покатываюсь со смеху, видимо над какой-то маминой шуткой, а Дэнни, как всегда, сидит с бесстрастным видом и смотрит куда-то вдаль.

Я поворачиваюсь на бок, подтягивая к себе колени и обхватив их руками, и закрываю глаза, чтобы больше не видеть фотографий. Стены будто надвигаются на меня, и я чувствую, как мне трудно дышать.

И уже не в первый раз я завидую Бонни, что у нее есть то, что позволяет ей забыться.

На следующее утро я звоню папе: нужно поговорить о Дэнни.

– Это я, Стелла, – говорю я, когда трубку снимает Оливия.

– О Сте-елла, – длинно выдыхает она, словно получив удар в живот. – К нам приходила полиция, они хотели допросить твоего отца! Твой брат арестован за убийство.

– Знаю. Именно поэтому я и звоню.

– Я сказала им, что Дэвид ни в коем случае не будет с ними говорить. Он болен, у него де-мен-ци-я! – кричит Оливия, будто мне ничего не известно об этом. – Они говорят, что могут пригласить к нему врача и совершеннолетнего представителя, но не меня, – продолжает она. – Якобы это должен быть кто-то посторонний!

– Вы говорили об этом с папой? – интересуюсь я.

– Он же все путает, он как в тумане. По-моему, полицейских он разочаровал.

– Что он вам сказал?

– Ничего, он отказывается разговаривать на эту тему. Как я ни пытаюсь, он замыкается в себе, и я не знаю… – Она замолкает и добавляет тише: – Не знаю, не нарочно ли он это делает.

– Могу я поговорить с ним?

– Нет, – слишком резко бросает Оливия, но поясняет: – Я же говорю – он нездоров. Сегодня еще не вставал. У него истощение. – На какое-то время мы замолкаем. – Если твой брат… Если он сделал то, в чем признался, то Дэвид должен был знать, правда? Он бы знал?

– Не уверена, – отвечаю я, не сомневаясь, что так оно и было. – Есть шансы, что Дэнни этого не совершал.

– Ума не приложу, что мне делать, – продолжает Оливия, будто не слыша меня, и я отмечаю, что впервые застаю ее в таком состоянии, когда она принимает мою поддержку и не скрывает своей беспомощности.

Несмотря ни на что, я этому рада. Заверив ее, что все образуется, я прошу передать папе, чтобы он позвонил мне, как только сможет.

Я вешаю трубку, но сразу успокоиться не получается. Сегодня пятница, и в первой половине дня я должна быть в офисе для встречи с новым клиентом.

Однако существует слишком много вопросов, которые не дают мне покоя. Я расхаживаю по кухне взад и вперед, готовя завтрак и забывая на ходу, что я делаю. Как я смогу быть полезной для своих клиентов, если мои мысли до сих пор занимает фраза Бонни: «Айона любила сочинять истории».

Я начала понимать, что если Айона приехала на Эвергрин не с целью учебы, значит, она замышляла нечто важное.

В конце концов я решаю поехать к отцу, когда закончу работу. Мы должны поговорить с ним с глазу на глаз: только он может дать мне недостающие кусочки головоломки.

Мария не сдавалась. Несмотря на уклончивые ответы Айоны, она пообещала себе, что сделает все возможное, чтобы узнать о девушке как можно больше. Уже тогда она чувствовала – выяснить, что Айона делает на острове, жизненно важно для безопасности их семьи.

Но к концу августа Мария почти не продвинулась в своем предприятии. В тот день она переправилась утренним паромом на материк и бродила по гавани, наблюдая за людьми, рассматривая дорогие яхты и прогуливаясь по магазинам. Она приехала одна и была погружена в свои мысли, когда вдруг в одном из переулков заметила Айону, свернувшую в магазин одежды. За ней шла еще одна девушка, однако с того места, где Мария стояла, ей не удалось разглядеть, кто это был. Забавно, но она вдруг вспомнила о Бонни – что ее дочь сейчас делает без любимой подруги?

Несмотря на предположение Дэнни, что Бонни уже не так счастлива в обществе Айоны, дочь снова ходила за подругой тенью, хотя их дружба теперь действительно казалась более односторонней, чем раньше.