Значит, все-таки коллег.

— И вы что же, вправе выбирать для работы даже такие места. Полковник?

— У меня широкие полномочия. Очень широкие. Капитан.

Шире фээсбэшных? Такой широты Косов представить не мог. Хотя кто его знает, может, и бывает такое.

— Какую службу вы представляете?

Собеседник пожал плечами:

— Я могу уклониться от ответа или ответить вопросом на вопрос — как уже отвечал: это так важно? А могу ответить иначе, по существу: не твое дело, капитан. Какой ответ тебе нравится больше?

Ага, кажется, прелюдия закончена.

— Ясно, — вздохнул Косов. Конечно, ничего ему ясно не было. — Раз не хотите говорить, кому я понадобился, тогда хотя бы объясните — зачем. Что от меня нужно?

— Пока — только ответы на вопросы. Не больше, но и не меньше. Подробные, обстоятельные ответы на все мои вопросы.

Полковник положил перед собой чистый лист бумаги. Взял ручку. Достал из ящика стола миниатюрный диктофон. Включил:

— Начнем, капитан?

* * *

Дальнейшая беседа — долгая и утомительная — являлась по большому счету обычным допросом. Вопросы, ответы… Снова вопросы. Вопросов было много. Одних и тех же, похожих друг на друга, как корочки папок в стеклянном шкафу за спиной полковника. И выбивающихся из общего ряда, не похожих — тоже. Повторяющихся, уточняющих, проверяющих, отвлекающих и нагоняющих тумана.

И все же довольно скоро Косову стало ясно (менты они тоже не дураки, товарищ полковник!), что представителя неведомой службы с широкими полномочиями интересуют психи-дикари, заявившиеся на КПМ днем и напавшие ночью. Хозяину кабинета явно хотелось знать о них все, что знал Косов, и даже больше: в чем они были одеты, чем вооружены и как снаряжены, как себя вели и…

— На каком языке говорили? — упорно допытывался полковник.

— Да почем я знаю! Азиаты какие-то. Хотя был среди них один с рязанской такой ряхой. Застрелили его. При попытке к бегству. Вот он вроде славянин. То ли болгарин, то ли серб, то ли…

— На каком языке он разговаривал, капитан?

— Я же говорю — не знаю. Язык такой… вроде понятный, вроде нет.

— Что значит «вроде»? — скривился полковник.

— Вроде как в былинах — вот что, — огрызнулся Косов.

— Древнерусский язык?

Древнерусский?! А ведь и правда…

— Может быть… — пробормотал Косов, чувствуя, как бледнеет.

— А остальные?

— Что остальные?

— Азиаты эти как между собой переговаривались? Ты упомянул о лейтенанте… калмыке. Ханучаеве, да?

— Да.

— Он их понимал?

— Не все. Немного.

— Но все же понимал. Как думаешь, не поэтому ли захватили именно его?

Косов задумался.

— Может, и так, — пожал плечами он.

— Это калмыцкий язык? — новый вопрос был задан неожиданно и быстро, с напором.

— Что?

— Язык, на котором говорили азиаты? Калмыцкий?

Да, полковник хорошо знал технику допроса. Он снова и снова старался застать Косова врасплох и внимательно следил за его реакцией.

— Нет. — Косов покачал головой. — Хан… Ханучаев сказал, что их язык скорее похож на монгольский…

— Так, — подбадривающе кивнул полковник.

— Только на странный какой-то монгольский.

— Странный или старый? — Собеседник смотрел на него в упор. Хозяин чекистского кабинета давно уже не улыбался.

— Старый? — не сразу понял Косов.

— Старомонгольский. Архаичный. Как древнерусский.

Ну да… Как сабли, как копья, как луки со стрелами и шлемы с панцирями. Косов сглотнул, чуть не подавившись слюной.

* * *

Изматывающий допрос казался бесконечным. Вопросы, ответы. Снова вопросы. Ручка, строчащая по листу бумаги и больше рассчитанная на отвлечение внимания. Работающий диктофон на столе — неприметный и совершенно бесшумный.

Затем — подписка о неразглашении.

— Чего неразглашении-то? — удивился Косов.

— Всего, что ты видел на КПМ за минувшие сутки, капитан. Всего, о чем рассказал мне. Всего, о чем уже догадываешься сейчас и о чем только будешь строить догадки в будущем. Вот ручка, возьми. Так, хорошо… И здесь вот тоже подпиши.

— А это еще что? — Косов подозрительно уставился на лист бумаги с мелким печатным текстом и отложил ручку.

Он уже достаточно долго служил, чтобы знать, какие последствия может иметь легкомысленно подписанная бумажка. К тому же многое зависело от того, кто протягивает бумагу на подпись, при каких условиях и где это происходит. Лист, скользнувший по полированной поверхности стола в его сторону, почему-то не понравился Косову сразу.

— Не волнуйся, это всего лишь рапорт, — «успокоил» его полковник.

— Какой рапорт? Чей?

— Твой. С сегодняшнего дня ты переходишь под мое начало, капитан.

Косов удивленно поднял глаза. Вот уж чего он никак не ожидал.

— Но…

— С твоим начальством все уже улажено, а у тебя самого нет выбора. Слишком много ты знаешь.

Ну, так уж и много? Косов усмехнулся:

— Вы всегда так людей вербуете?

— Нет, капитан, — спокойно ответил полковник. — Только в критических ситуациях. Буду откровенен. Я сейчас должен тебя либо упрятать на неопределенный срок, либо использовать в своей команде.

— Что значит упрятать?

— Упрятать — это значит упрятать. Повод я найду. Хочешь проверить?

— Нет, — буркнул Косов.

Отчего-то ему казалось, что полковник не лжет и не блефует. Тот, кто имеет широкие полномочия, как правило, обладает большими возможностями. Даже если компромата на него нет сейчас, завтра он непременно появится.

Косов взял рапорт. Однако лежавшую рядом ручку брать не спешил. На миг возник соблазн порвать бумажку, не читая, и швырнуть клочки в невозмутимое лицо по ту сторону стола.

Полковник откинулся на спинку кресла:

— Подпиши, капитан, и мы не будем говорить о том, почему ты покинул атакованный КПМ, бросив подчиненных.

Ишь ты! Вот оно, значит, как…

— Захваченный КПМ, полковник! На котором я уже ничего не мог сделать. Там никто ничего не смог бы сделать.

По губам полковника скользнула усмешка.

— Ну, положим, об этом наверняка никто и не знает.

— Я знаю!

— А кроме тебя — никто, ведь так? Короче, капитан, ты можешь быть либо полезен мне, либо бесполезен. Первое — и в твоих интересах, и в моих интересах. Так зачем упрямиться?