о моих академических делах; когда я ему все подробно рассказал, он от возмущения даже покраснел и здесь же, в моем присутствии позвонил своему заместителю, кажется, это был акад. О.Ю. Шмидт. А.В. в очень резких формулировках говорил о Муралове, назвав его „неграмотным солдафоном“, и дал указание немедленно восстановить меня как студента ТСХА и дать мне право на защиту проекта. Я стал горячо благодарить А.В., он улыбнулся и сказал мне, чтобы я позвонил ему вечером или в воскресенье и сообщил ему о результатах моей защиты. Телефон он дал мне не служебный, а домашний, в Денежном переулке».

Благодаря Луначарскому диплом удалось защитить, о подробностях защиты нарком захотел услышать лично, пригласив студента к себе домой в Денежный переулок: «Я был крайне смущен и даже испуган этим приглашением. Мне казалось, что я буду себя чувствовать очень связанным, неуверенным и далеким от тех друзей, которые окружали Анатолия Васильевича. В действительности все было иным. Меня встретила Наталья Александровна – жена Анатолия Васильевича. Она была удивительно приветлива, проста и гостеприимна. Она познакомила меня со своей сестрой Таней и ее подружками. Это были в основном совсем молодые балерины Большого театра. Из них я помню Г. Ткаченко, Е. Капустину. Кроме того, у Луначарских тогда был в гостях его друг Ф. Махарадзе, выдающийся партийный деятель Грузии, старый член партии. Была и совсем молоденькая дочка Орахелишвили, тоже известного деятеля большевистской партии. Мужская часть молодежи была в основном представлена молодыми писателями, поэтами и артистами. Здесь впервые я увидел И.С. Козловского, писателей и поэтов Ромашева, П. Романова, М. Кольцова, С. Есенина, А. Ахматову, Клюева и других. Я прилично танцевал модные тогда фокстрот, танго и другие танцы и оказался приятным партнером женской части молодежи. Благодаря характеру Анатолия Васильевича и гостеприимству Наталии Александровны все чувствовали себя очень просто. Кто-то музицировал, кто-то пел, кто-то читал стихи. Анатолий Васильевич любил споры, был блестящим полемистом. Его выступления были полны ораторского блеска, были глубоки по содержанию, поражали эрудицией… Только там, у А.В., я понял, что такое „интеллигент“. Там я понял, что право называться интеллигентом дается не дипломом об окончании ВТУЗ’а, а внутренним содержанием человека, его человечностью, высоким гуманизмом. нравственными качествами, личной честностью и бесконечно накопляемой эрудицией».

А вот какой портрет супруги наркома рисует академик Артоболевский, совсем отличный от того, который мы уже имели возможность наблюдать: «Н.А. была очень добрым человеком, очень эрудированной во многих областях культуры. Мне кажется, что это был именно тот человек, который нужен в жизни А.В. Всегда спокойная, уравновешенная, терпеливая, она была и другом и соратником А.В. в его политической и общественной жизни». Сколько людей – столько и мнений. Познакомился Иван Артоболевский и с наркомовской дочерью – Ириной Луначарской: «Она была прелестна, хорошо училась в школе и занималась балетом. Но в ней уже тогда угадывался ум нестандартной девушки из кордебалета. В ее характере и уме было очень много от Наталии Александровны. Анатолий Васильевич не очень одобрял ее карьеру в качестве балерины…» В дальнейшем она стала химиком.

У Луначарского была прекрасная подборка пластинок, на коллективное прослушивание которых специально приходили гости наркома. «Я помню, например, что знаменитый английский дирижер Каутс подарил А.В. полную коллекцию пластинок со своими выступлениями как в опере, так и с симфоническими оркестрами. У Луначарских я впервые услышал пластинки современных итальянских певцов, зарубежные оперы, концерты», – вспоминал Иван Артоболевский.

Ничуть не менее интересно было слушать живых классиков, таких, например, как Сергей Прокофьев, оказавшийся в Денежном переулке в январе 1927 года. Сергея Сергеевича привел Борис Асафьев: «Дом большой и, по-видимому, когда-то очень хороший, но сейчас лестница, по которой мы лезли в верхний этаж, грязная и отвратительная. Лифт не действует». Судя по всему, лифт ломался в очередной раз по причине чрезмерной нагрузки. «Отворила дверь кухарка и, спросив мою фамилию, пошла доложить, затем попросила зайти в гостиную, огромную комнату, довольно комфортабельно меблированную. В соседнюю столовую дверь была приоткрыта, и там кто-то читал стихи. Через несколько минут толстая кухарка появилась опять и попросила меня войти в столовую. Навстречу появился Луначарский, как всегда очень любезный, несколько обрюзгший по сравнению с 1918 годом. За небольшим столом сидело человек пятнадцать. Некоторые поднялись мне навстречу, но чтение стихов не было еще окончено, и Луначарский, жестом наведя тишину и предложив мне сесть, попросил поэта продолжать». Это был Иосиф Уткин.

Впечатления прибывшего из-за границы Прокофьева трудно назвать восторженными, вероятно, по причине избалованности вниманием европейского общества. «Меня знакомят со всеми, среди которых несколько полузабытых лиц из артистического мира дореволюционного времени. Жена Луначарского или, вернее, одна из последних жен, – красивая женщина, если на нее смотреть спереди, но гораздо менее красивая, если смотреть на ее хищный профиль. Она артистка и фамилия ее – Розенель. Переходим в гостиную. Ко мне подходят какие-то молодые люди и засыпают меня комплиментами. Больше всех говорит сам Луначарский, который не дает открыть рта своему собеседнику… Я сажусь за рояль среднего качества и играю марш из „Апельсинов“. Затем Луначарский просит одного из присутствующих пианистов сыграть финал из своей 2-й сонаты, которую он называет своей любимой вещью. Пианист играет довольно неважно. От рояля переходим в другую, малую гостиную, обставленную не без уюта. Луначарский вытаскивает первый номер „ЛЕФа“, – новый журнал, издаваемый Маяковским. ЛЕФ – означает левый фронт. Луначарский объясняет, что Маяковский считает меня типичным представителем „ЛЕФа“» (из дневника Сергея Прокофьева от 22 января 1927 года). С трудом отделавшись от наскучившего салонного общества в Денежном переулке «средних» и «полузабытых» людей, композитор ускользнул из квартиры наркома, сославшись на необходимость «поспеть в Большой театр». На улице был жуткий мороз, Прокофьев замерз, ведь его осеннее «парижское» пальто было без мехового воротника. Сергей Сергеевич был слишком легко одет и слишком свободно мыслил для Советской России.

Все были в Денежном у Луначарского, кроме, пожалуй, одного-единственного человека… Шаляпина. Федор Иванович испытывал сердечную признательность к наркому, частенько спасавшему великого русского певца в трудную минуту. Именно к нему обращался Шаляпин после ограбления квартиры революционными солдатами, которые увезли с собою целый сундук с подарками – серебряными изделиями, хотя искали они больничное белье (в особняке певца на Новинском бульваре во время войны был госпиталь). Еще пропало двести бутылок хорошего вина, полученного прямо из Парижа. В дальнейшем это вино ему подавали в московском ресторане за деньги. Не стало у Федора Ивановича и автомобиля, зато большевики решили поддержать певца морально, первому из артистов присвоив ему почетное звание.