— Нам, в самом деле, необходим новый закон о гражданских правах, который не давал бы возможность южным штатам пренебрегать им.

— Мы работаем над этим.

— Ты хочешь доказать мне, что Бобби Кеннеди — борец за гражданские права?

— Вовсе нет. Год назад этот вопрос даже не стоял у него на повестке дня. Но Бобби и президент возмущались, увидев снимки, как толпа белых беснуется на Юге. Из-за этого братья Кеннеди выглядели в плохом свете на первых страницах газет во всем мире.

— А их больше всего волнует политика в мире.

— Совершенно верно.

Джордж хотел назначить ей свидание, но передумал. Он собирался порвать с Норин Латимер как можно скорее: это стало неизбежно сейчас, когда появилась Мария. Но он чувствовал, что должен сказать Норин об окончании их романа, прежде чем он пригласит Марию на свидание. Иначе будет нечестно. А отсрочка будет недолгой — он увидит Норин в ближайшие дни.

Они вошли в Западное крыло. Черные лица в Белом доме были несколько необычным явлением. Они пошли в отдел по связям с прессой. Джордж удивился, когда вошел в маленькую комнату, заставленную столами. С полдюжины человек усердно работали на серых пишущих машинках «Ремингтон» и разговаривали по телефонам с рядами мигающих огоньков. Из соседней комнаты доносился стук телетайпов и их звонки, которые раздавались при поступлении особенно важных сообщений. Там находилась еще и внутренняя комната, принадлежащая, как предположил Джордж, пресс-секретарю Пьеру Сэлинджеру.

Все сосредоточенно занимались своим делом, никто не разговаривал и не смотрел в окно.

Мария показала свой стол и представила рыжеволосую женщину лет тридцати пяти, сидящую за соседним столом.

— Джордж, это моя подруга мисс Фордхэм. Нелли, почему все так притихли?

Прежде чем Нелли смогла ответить, в комнату вошел Сэлинджер, невысокого роста полный мужчина в строгом по европейской моде костюме. С ним был президент Кеннеди.

Президент всем улыбнулся, кивнул Джорджу и обратился к Марии:

— Вы, должно быть, Мария Саммерс. Вы написали хорошее сообщение для прессы по моей речи — ясное и исчерпывающее. Похвально.

Мария покраснела от удовольствия.

— Спасибо, мистер президент.

Казалось, он не спешит.

— Чем вы занимались до того, как пришли сюда? — Он задал этот вопрос так, словно в мире не было ничего более интересного.

— Я училась на юридическом факультете Чикагского университета.

— Вам нравится в пресс-службе?

— Да, конечно.

— Я ценю вашу работу. Так держать.

— Я буду стараться изо всех сил.

Президент вышел, и Сэлинджер последовал за ним.

Джордж посмотрел на Марию и улыбнулся. У нее был ошеломленный вид.

В этот момент заговорила Нелли Фордхэм.

— Да, вот так и случается, — сказала она. — На какую-то минуту ты была самой красивой женщиной в мире.

Мария взглянула на нее.

— Да, — согласилась она. — Такой я себя и ощущала.

* * *

Мария была чуточку одинокой, а так могла считать себя счастливой.

Ей нравилось работать в Белом доме в окружении толковых и чистосердечных людей, желающих только одного: сделать мир лучше. Она чувствовала, что могла бы достичь многого на государственной службе. Она знала, что ей придется бороться с предрассудками в отношении женщин и негров, но она верила, что могла бы побороть их силой ума и решимостью.

Ее семья имела богатую историю преодоления трудностей. Ее дед Саул Саммерс пришел пешком в Чикаго из родного города Голгофа, что в штате Алабама. По дороге его арестовали за «бродяжничество» и приговорили к тридцати дням принудительных работ на угольной шахте. Там он своими глазами видел, как охранники забили дубинками одного человека за попытку побега. По истечении тридцати дней его не выпустили, а когда он пожаловался, — высекли. С риском для жизни он бежал и добрался до Чикаго. Там он со временем стал пастором Вифлеемской евангелической церкви. Сейчас, в возрасте восьмидесяти лет, он не ушел на покой и иногда продолжал читать проповеди.

Отец Марии — Даньел учился сначала в негритянском колледже, а потом на юридическом факультете университета. В 1930 году, во время Великой депрессии, открыл маленькую юридическую контору в Саут-Сайде, где никто не мог себе позволить купить почтовую марку, не то чтобы обратиться к юристу. Мария часто слышала его рассказы, как его клиенты расплачивались с ним натурой: домашними пирогами, яйцами от кур, которых держали на заднем дворе, ничего не брали с него за стрижку или плотницкие работы в его конторе. К тому времени, когда Рузвельт начал проводить «Новый курс» и положение в экономике улучшилось, он стал самым популярным чернокожим юристом в Чикаго.

Так что Марию не страшили невзгоды. Но она была одинока. Окружали ее только белые. Дедушка Саммерс часто говорил: «Что касается белых, то они неплохие люди, только не черные». Она понимала, что он имел в виду. Белые не имели представления о «бродяжничестве». От них ускользало то, что Алабама продолжала насильно отправлять негров в трудовые лагеря до 1927 года. Если она рассказывала о таких вещах, им на минуту становилось грустно, потом они отворачивались, и она понимала: они думают, что она преувеличивает. Темнокожие, если они говорили о предрассудках, навевали им скуку, как больные, которые говорят о своих болячках.

Она обрадовалась, когда снова встретилась с Джорджем Джейксом. Она разыскала бы его, как только обосновалась в Вашингтоне, но скромная девушка не бегает за мужчиной, каким бы обаятельным он ни был; и вообще она не знала бы, что сказать. Джордж ей нравился больше, чем любой мужчина, после того как она порвала с Фрэнком Бейкером два года назад. Она вышла бы замуж за Фрэнка, если бы он сделал предложение, но ему нужны были интимные отношения без брака, от чего она отказалась. Когда Джордж провожал ее до пресс-службы, она была уверена, что он предложит ей встретиться, и огорчилась, когда он этого не сделал.

Она жила в одной квартире с двумя темнокожими девушками, но не имела ничего общего с ними. Обе работали секретаршами и больше всего интересовались модами и кинофильмами.

Мария привыкла быть исключением. В колледже с ней училось немного темнокожих девушек, а на юридическом факультете она была одна. Как и сейчас в Белом доме, если не считать уборщиц и поваров. Она не жаловалась — все относились к ней по-дружески. Но она была одинока.

На следующее утро после встречи с Джорджем она изучала речь Фиделя Кастро, выискивая что-нибудь такое, за что могла ухватиться пресс-служба, когда зазвонил ее телефон и мужской голос спросил:

— Не хотите ли поплавать?

Ярко выраженный бостонский акцент показался ей знакомым, но она сразу не могла догадаться, чей это голос.

— Кто это?