Как-то, когда Селфин упрямо не давала себя вовлечь в очередную игру Венны, та нетерпеливо закатила глаза и объявила: «Селфин, тебе лучше сказать, если то, о чем мы говорим, слишком сложно для тебя». Со стороны все выглядело так, будто она наставляет маленького глупого ребенка. Этого Селфин вынести не смогла. «Нет. Не сложно. Просто скучно. Когда ты начинаешь говорить, Венна, я не могу сосредоточиться, потому что ты невыносимо скучная».

С этими словами она встала, понимая, что если останется еще на несколько минут, то либо заплачет, либо сломает кому-нибудь челюсть. «Надоело якшаться с детьми», – бросила она и, повернувшись, быстро пошла прочь от группы, чтобы никто не видел, как она дрожит от ярости и унижения. Кричали ли они ей вслед? Просили вернуться? Разразились смехом? Стали перешептываться и гримасничать? Она никогда не узнает. Никогда.

Селфин полагала, что сохранила лицо, но оставила поле боя за Венной. И ненавидела себя за это, но твердо знала, что гордость никогда не позволит ей вернуться к друзьям. Следующие несколько дней она угрюмо болталась среди людей матери, не объяснив почему и не желая ни с кем говорить. Все гордились ею, но у нее самой было такое ощущение, что кто-то умер.

Однажды вечером Сейдж и еще кое-кто из взрослых поцелованных морем отошли от костра, чтобы прогуляться. Иногда они так делали, и остальные члены банды не возражали. На этот раз Сейдж повернулась и поманила Селфин совершенно прозаичным жестом. Таким же, каким подзывала своих приятелей. Селфин навсегда запомнила ту, первую ночь. Каково это – идти с Сейдж и остальными по людной гавани, когда люди расступаются перед тобой. Воины глубин, они были поцелованы морем. Они шли неторопливо, с важным видом – дерзкие и опасные. На улицах Ледиз-Крейва они были королями и королевами преступного мира.

Когда Сейдж передавала Селфин ее первую в жизни чашу медовухи, Селфин заметила Венну, глазевшую на нее в окно. Во взгляде читались зависть и изумление. Селфин сделала вид, будто не заметила ее, и продолжила прогулку в компании поцелованных морем. В этот момент она полюбила их так яростно, что, казалось, взорвется от переполнявших ее чувств. Но через два года исцеление Корама, похоже, все изменило. Ее любимая, наводящая ужас команда-семья менялась на глазах. В некоторых появились трусливое рвение и почтительность, от которых у Селфин мороз шел по коже. Ее друзья стали иначе думать, чувствовать и разговаривать, но никто, кроме нее, этого не замечал.

Сразу после спора с мальчишкой из Святилища Селфин отправилась потолковать с Ригг. Итог впечатлял: Ригг не отрицала, что намерена «вылечить» Селфин, и не собиралась уступать ни на дюйм.

– Сначала ты близко к морю не подходишь, теперь стала бояться и целителей? Селфин, меня уже тошнит от твоих навязчивых идей.

«– Я не безумна, – заявила Селфин, как обычно, теряя терпение. – Это твою голову пора привести в порядок!»

Ригг всегда забывала, что, когда орет, собеседникам трудно читать по губам. Если движения губ матери становились чересчур энергичными, Селфин даже не пыталась ее понять. Сейчас она отвела глаза, обрубив беседу, чего Ригг терпеть не могла.

Селфин все чаще чувствовала, что мать перестала ее понимать. Ригг гордилась дочерью и по-своему любила ее – агрессивно и деспотично. Но сама она не была поцелована морем. Она не была частью глухого мира Селфин. Сначала Селфин скучала по бесконечно энергичному, резкому, как воронье карканье, голосу матери. Иногда она пыталась вспомнить его, но он казался слабым и механическим.

Они все больше отдалялись друг от друга. Ригг считала, что разговор не задался, потому что Селфин не уловила всего сказанного. Но самой большой проблемой было категорическое нежелание Ригг осознать, что она просто не понимает дочь. Иногда Селфин казалось, что их попытки объясниться друг с другом напоминают беседу послов двух разных стран.

Селфин больше ничего не рассказывала Ригг, когда была расстроена. Иногда она шла к Сейдж, главной помощнице матери, грубые черты и резкий голос которой так пугали Селфин в детстве. Оказалось, что Сейдж, с которой она общалась только знаками, была абсолютно другой. Ее лицо оживало, когда она жестикулировала, и становился очевидным ее ум, дерзкий и беспощадный. Она не повторяла направо и налево, мол, все будет хорошо, но если уж говорила так, значит, это было правдой.

Большинство поцелованных морем из банды Ригг немного слышали – одним ухом или обоими. Но Сейдж, как и Селфин, слышала только жужжание пчел. Ригг, должно быть, заметила, что Селфин говорит теперь по душам не с ней, а с Сейдж, но ничего не сказала. Она никогда не признавалась в собственной ранимости, усталости или болезнях. Если ее и задело отчуждение дочери, она скрыла это.

Селфин продолжала собирать съедобные травы для мальчишки из Святилища, когда тот уплывал исцелять кого-то. Это позволяло ей держаться подальше от сеансов исцеления. «Я знаю Нест лучше всех, – подчеркивала она. – Недаром я следила за мальчишкой из Святилища несколько дней. И знаю места, где больше всего трав». Это она следила за Харком, который привел ее к Джелту, что позволило банде окружить их возле хижины. Теперь-то она жалела, что ей так удалось это провернуть.

Селфин все знала о сеансах исцеления, потому что члены банды свободно обсуждали при ней это. С каждым разом пациентов становилось все больше. Лихорадка, цинга, раны и скованные ревматизмом суставы. Слухи распространяются быстро. Вскоре целителям пришлось лечить уже по несколько человек одновременно. К концу второй недели на Нест приезжали даже с островов, до которых был день пути.

«– Не все пациенты больны или ранены», – объяснила как-то Сейдж Селфин, когда обе сидели у костра.

«– О чем ты?» – встрепенулась Селфин.

«– Появились тут как-то четверо и потребовали, чтобы их сделали лучше, – пояснила Сейдж. – Хотя не объяснили, что означает «лучше»».

«– Что было дальше?»

«– Они провели десять минут с целителями, – с усмешкой ответила Сейдж, – а когда вышли, женщина плакала от счастья, потому что ноздри у нее заросли. Гладкие, как яйцо, не осталось даже самой маленькой дырочки. Все остальные поздравляли ее. «Знак», как они это назвали. Очевидно, она была «избрана». Избрана, видимо, для того, чтобы не чувствовать запаха».

Сейдж была одним из немногих членов банды, которые относились к целителям с долей скептицизма. Но она находила всю шумиху скорее забавной, чем тревожной. Однако это было не последнее появление компании странных людей, желающих стать лучше. Через два дня они снова вернулись – теперь с пятью приятелями, одержимыми идеей самосовершенствования. После сеанса исцеления они вышли вроде бы ничуть не изменившимися, но один заявил, будто его глаза стали другими, хотя описать изменения он не смог, сказал только, что видит мир по-новому.

Несколько дней спустя они вернулись целой толпой, причем захватили палатки и одеяла и отказались уходить. Все, чего они хотели, – наблюдать за работой целителей и быть как можно ближе к ним. По крайней мере, так они объясняли. Они были готовы платить за это, так что Ригг пожала плечами и взяла деньги. Поначалу почти все люди Ригг смеялись над ними и обзывали подхалимами.