Мне не хочется оставлять с ним Джой, но в последнее время я вижу, что ей нравится, как он неловко держит ее на руках, шепчет ей что-то на ухо и щекочет ее животик. Видя, что она довольна, и понимая, что Сэм будет рад, если я уйду и ему не придется со мной разговаривать, мы с Мэй выходим в весенний вечер. Мы доходим до Плазы, сидим на скамье, слушаем мексиканскую музыку, доносящуюся с Ольвера-стрит, и наблюдаем за играющими на аллее Санчес детьми. Вместо мяча у них — перевязанный бумажный пакет, набитый мятыми газетами.

Наконец-то Мэй никуда меня не тащит и не показывает мне город. Можно просто посидеть и несколько минут побыть собой. В квартире, где слышно каждое слово и каждое движение, нам негде уединиться. А здесь, вдали от любопытных ушей, мы говорим свободно и обсуждаем свои тайны. Мы вспоминаем маму, папу, Томми, Бетси, З. Ч. и даже наших слуг. Говорим о блюдах, которых нам недостает, и о запахах и звуках Шанхая, который кажется теперь таким далеким. Потом берем себя в руки, стараемся отвлечься от тоски по утраченным местам и людям и подумать о том, что происходит вокруг. Каждый раз, когда Старый Лу и Иен-иен занимаются постельными делами, я слышу скрип матраса. Мне известно, что Верн и Мэй этого так и не делали.

— Вы с Сэмом тоже, — парирует Мэй. — А ты должна. Ты замужем. У вас с ним ребенок.

— Почему же я должна, а ты — нет?

Мэй гримасничает:

— Но как? С ним что-то не так.

Тогда, в Шанхае, я думала, что Мэй несправедлива к Верну. Но теперь, прожив с ним некоторое время и видя его гораздо чаще, чем Мэй, я понимаю, что она права. И дело не в том, что он еще не стал мужчиной.

— Мне не кажется, что он недоразвитый, — говорю я, стараясь поддержать ее.

Мэй нетерпеливо отмахивается:

— Дело не в этом. Он… какой-то ущербный. — Она изучает сплетение ветвей над нашими головами, как будто ища в них подсказку. — Он разговаривает, но мало. Иногда мне кажется, он не понимает, что происходит вокруг. Или вдруг становится похож на одержимого, особенно когда склеивает эти модели аэропланов и лодок, которые ему покупает отец.

— По крайней мере, о нем заботятся, — замечаю я. — Помнишь мальчика, которого мы видели на лодке на Великом канале? Его держали в клетке!

Мэй то ли не помнит, то ли ей все равно. Она продолжает, не отвечая мне:

— Они носятся с Верном, как будто он особенный. Иен-иен гладит ему одежду и выкладывает перед ним по утрам. Называет его Маленьким Мужем…

— В этом она похожа на маму. Называет каждого его прозвищем или титулом. Она даже своего мужа называет Старый Лу!

Как это приятно — смеяться. Мама с папой называли его так в знак почтения, мы звали его так, потому что не любили, Иен-иен зовет его так, потому что так его видит.

— Ноги у нее обычные, но она гораздо более темная, чем мама, — продолжаю я. — Верит в духов, в зелья, гороскопы, во всю эту чушь…

Мэй фыркает от отвращения:

— Помнишь, я ляпнула ей, что простудилась? Она мне сварила имбирный чай с сушеным луком, чтобы прочистить грудь, и заставила дышать кипяченым уксусом, чтобы улучшить ток крови!

— Но это же помогло.

— Да, — признает Мэй. — Зато теперь она хочет, чтобы я пошла к травнику, чтобы тот сделал меня плодовитой и более привлекательной для Маленького Мужа. Говорит, что Овца и Кабан — это чуть ли не самые совместимые знаки.

— Мама всегда говорила, что Кабан — чистосердечный, честный и простой человек.

— С простотой у него все в порядке, — вздрагивает Мэй. — Я ведь пыталась. В смысле… — Она колеблется. — Мы же спим в одной постели. Некоторые ему бы позавидовали. Но он ничего не делает, хотя все, что нужно, у него есть.

Она делает паузу, позволяя мне осмыслить сказанное. Мы обе попросту пропадаем в этой тюрьме, но всякий раз, думая о том, как мне плохо, я вспоминаю о своей сестре в соседней комнате.

— А когда я выхожу по утрам на кухню, — продолжает Мэй, — Иен-иен спрашивает: «Где твой сын? Мне нужен внук!» На прошлой неделе, когда я вернулась из Чайна-Сити, она отвела меня в сторону и сказала: «Вижу, тебя снова навестила красная сестричка. Завтра съешь воробьиных почек и мандариновой цедры — они усилят твое ци. Травник сказал, что это подготовит твою матку к принятию жизненной энергии моего сына».

Я улыбаюсь, слушая, как сестра забавно подражает пронзительному голосу Иен-иен, но Мэй не видит в этом ничего смешного.

— Почему тебя не заставляют есть воробьиные почки и мандариновую цедру? Почему тебя не посылают к травнику?

Я не знаю, почему Старый Лу и его жена по-другому ведут себя со мной и Сэмом. У Иен-иен есть прозвища для всех, но я никогда не слышала, чтобы она обращалась к Сэму — ни по прозвищу, ни по американскому имени, ни даже по его китайскому имени. Да и свекор, не считая первого вечера, к нам обоим почти не обращается.

— Сэм не ладит с отцом, — говорю я. — Ты заметила?

— Они часто ругаются. Старик зовет Сэма тоу кэ и чок кинь. Не знаю, что это значит, но вряд ли это комплимент.

— Он называет Сэма ленивым и пустоголовым.

Я мало общаюсь с Сэмом, поэтому спрашиваю:

— Это так?

— По-моему, нет. Старик настаивает, чтобы Сэм занимался рикшами, когда откроется Чайна-Сити. Хочет, чтобы он возил тележки. А Сэм не хочет.

— Да и кто бы захотел, — содрогаюсь я.

— Ни здесь, ни где-либо еще, — соглашается Мэй. — Даже если для людей это просто развлечение.

Я была бы не прочь еще поговорить о Сэме, но Мэй возвращается к своим проблемам с мужем:

— Они могли бы обращаться с ним как со всеми остальными мальчиками. Он мог бы работать с отцом после школы, мог бы помогать нам с Сэмом распаковывать ящики и расставлять товар по полкам. Но старик настаивает, чтобы он шел домой и делал уроки. Мне кажется, он просто запирается у себя и возится со своими моделями. И у него мало что получается, насколько я вижу.

— Я знаю. Я его вижу больше, чем ты. Я с ним целые дни провожу.

Не знаю, услышала ли Мэй горечь в моем голосе, но я услышала и торопливо продолжаю:

— Все знают, что сын — это большая ценность. Может быть, они хотят, чтобы он когда-нибудь унаследовал дело.

— Но он же младший сын! Как это возможно? Это было бы неправильно. Верну стоило бы хоть чему-нибудь научиться. Такое впечатление, что они хотят, чтобы он навсегда остался ребенком.

— Может быть, они не хотят, чтобы он уезжал. Может быть, они не хотят, чтобы мы все уезжали. Они такие старомодные. Мы живем вместе, дела делаются только внутри семьи, деньги прячут, на расходы нам ничего не дают.

Это действительно так. Нам с Мэй не дают денег на хозяйство, а мы, разумеется, не можем сказать, что нам нужны деньги, чтобы сбежать отсюда и начать жизнь заново.