Я слушаю их милую болтовню, она мне приятна. Мужчина поворачивается ко мне, смотрит тем самым особым взглядом и говорит:

– Мы, вообще, планировали проехаться по школам. Посмотрел на блогах отзывы о ваших школах, надо вот дочку определить. Понимаю, конечно, мы посреди учебного года, и все такое...

– Ничего страшного, – я трогаюсь с места, – новый район, как раз идет массовое заселение. Думаю, все привыкли к таким моментам.

– Очень приятно, – вдруг говорит мне мужчина.

– И мне, – отвечаю удивленно, – а что именно вам приятно?

– Познакомиться, – он кивает на бедж с моим именем и фамилией, я улыбаюсь и спрашиваю:

– Представьтесь и вы, пожалуйста.

– Игорь, – мужчина наклоняет голову.

– Вам очень подходит имя, почему-то сразу и предполагаешь, что вас будут звать Игорь.

– Да? – удивляется он. – Не уверен, один раз мы путешествовали с товарищами по Монголии, так местные жители называли нас единым именем Борис, не знаю, почему.

Я смеюсь, выезжаем из двора, хорошее зимнее утро превращается в хороший зимний день, солнце и небо удивительно высокое.

Через несколько минут останавливаемся у типового школьного здания в три этажа; Игорь проверяет в конверте какие-то документы, я рассматриваю его лицо. Оно устроено очень причудливо – ямочка на подбородке, ямочка на щеке, только не в обычном месте для таких вещей, а как-то ближе к уху. Преувеличенное расстояние между носом и верхней губой, а сами губы чуть вывернуты наружу, и скорее лиловые. Лидия шумно выбирается из машины и топает сапогами по утрамбованному снегу, отец распахивает дверь и велит ей сесть на место:

– Я сам сначала поговорю. Не суетись.

Уходит, я внезапно ощущаю странный холод правым коленом с правой стороны и растираю его ладонью в перчатке. Девочка с шуршанием разворачивает конфету, и вторую тоже, произносит с набитым ртом:

– Знаю, что папа там будет без меня рассказывать. Все думает, что я маленькая. Скажет, что мама умерла полгода назад, и мы убежали из Москвы, чтобы не так больно. Продали там все, квартиру и еще дачу бабушкину. Бабушка сразу после мамы умерла. Папа с работы уволился. Его начальник не отпускал сначала. А потом отпустил и даже помог устроиться на работу здесь. На очень хорошую. В аэропорту Пулково. Мы там были вчера, какие-то отвозили бумаги и медкомиссия еще. Папа – авиационный диспетчер на самом деле, такой, главный. Типа отвечает за всех других авиационных диспетчеров, понимаете?

Я киваю, я понимаю. Девочка роется в своей маленькой сумочке, что-то ищет напряженно; господи, сколько горя ей уже пришлось вынести, такой маленькой, отворачиваюсь, на глазах слезы, вынимаю бумажный платок и некрасиво сморкаюсь.

– Вот она, мама, – девочка протягивает мне сзади цветную небольшую фотографию, обрамленную аккуратно в пластиковый чехол; на фотографии смеется красивая женщина с темно-рыжими волосами редкого оттенка. Благодарю девочку, надеюсь, что голос не дрожит так уж заметно.

Возвращается девочкин папа, рассказывает:

– Какая-то малопонятная это школа. Говорят мне: «Вы в какой класс желаете ребенка определить, в милицейский или обыкновенный?» Уточняю: «А что такое милицейский класс?» «Ну как что, – отвечают, – с углубленным изучением милицейского дела». Что-то я не хочу, чтобы Лидия углубленно изучала милицейское дело...

Вытряхивает из бело-синей пачки короткую сигарету без фильтра и спохватывается:

– Пойду, покурю на улице, хорошо? Чтобы вас не травить.

Выходит, стоит на тротуаре, забавно держит сигарету, как бы утаивая ее в кулаке, я приоткрываю окно, жадно втягиваю ноздрями холодный вкусный воздух. Игорь обходит автомобиль спереди и встает рядом, опускается на корточки и сообщает:

– Удивительные глаза у вас. Занимают ровно половину лица. Как на фаюмском портрете.

Я краснею и прикусываю от смущения губу:

– Спасибо.

– Вам, должно быть, уже много раз такое говорили. Простите, я неоригинален, конечно.

– Ни разу.

– Не может быть.

– Тем не менее.

– Тогда я могу повторить еще раз?

– Наверное. Не знаю. Наверное...

– Вы очень красивая. И очень грустная. И очень усталая.

Четвертая школа маршрута оказывается удачным вариантом для папы с дочкой, они вдвоем скрываются за высокой массивной дверью, я нашариваю косметичку и вынимаю зеркало, посмотреть на «фаюмский портрет». Ничего нового, конечно, не вижу – бледная до зелени кожа, обычные серые глаза, зато под ними – впечатляющие круги. Как он сказал? «И очень усталая». Это точно. Выхожу на улицу. Щурюсь от солнца, преумноженного в белизне сугробов и замерзших нешироких дорожек.

Лидия возвращается радостными прыжками, взмахивает руками и красными полами пальто, кричит мне:

– Представляете! Представляете! Тут так здорово! Есть настоящий хор и музыкальная школа! И фотокружок еще! И я прямо сейчас могу остаться и заниматься уже! Так директорша сказала, она добрая и похожая на Снегурочку, только немного постаревшую.

– Лидия, прыгай в машину. – Отец открывает перед ней дверцу, она взбудораженно устраивается и снова высовывает голову: – Папа, папочка, ну можно я пойду сейчас все-таки на хор? Честное слово, обещаю потом дома не петь!

* * *

Нам почему-то смешно это вспоминать через полтора часа, мы пьем чай у меня дома, на столе мятные пряники и пряники шоколадные. Лидии куплен форменный костюм – темно-синий жакет, белая блузка, юбка в складку и еще узкие брюки, она все это примеривает, удалившись в комнату сына. Кричит оттуда, что блузку надо было купить лучше голубую, и нет ли у меня случайно резиночки для волос. Сын немного снисходительно наблюдает за этой женской возней, он впечатлился информацией о сложной профессии нашего гостя, задает на удивление толковые вопросы. Игорь обстоятельно отвечает.

Нам смешно, мы смеемся, завтра начнется мой короткий отпуск, и кататься на санках, лыжах и коньках мы поедем вместе с Игорем и Лидией. «Ничего страшного, – говорит она с готовностью, – если я пропущу еще какую-то несчастную неделю учебы». «Ты, главное, не пой», – шутит Игорь. Лидия прыгает на одной ноге и показывает розовый язык. Мне это смешно, и я откладываю подальше в ящик комода свитер с горлом, дополнительный свитер и штаны на байковой подкладке. Потому что, когда человек счастлив, ему тепло и даже жарко.

«Чтобы почувствовать себя абсолютно счастливым, нужно пережить абсолютное несчастье».

Ты закрываешь толстую тетрадь, листы в клетку скреплены крупной спиралью, чтобы удобнее было писать и перелистывать; тетрадь исписана до последней страницы твоим мелким разборчивым почерком, каждая буковка обособлена от другой, читать легко, но никому не позволено. Открываешь книжный шкаф, нижнюю дверку, целиком из дерева, рассматриваешь на аккуратных полках стопку подобных тетрадей. В среднем получается четыре в год истории девушек, истории женщин, длинноволосых и остриженных необычайно коротко, плачущих и смеющихся, кричащих и молчаливых – таких разных, с которыми жизнь столкнула тебя на дороге. Иногда тебе кажется, что ты сочиняешь эти истории, иногда тебе кажется, что ты и есть эта разная девушка, длинноволосая, плачущая, кричащая. Иногда придумывать не приходится, и ты считываешь их судьбы с мелькания света и тени перед рыльцем автомобиля.