Сашка помотал головой, и тут же в правом ухе зазвенело негромко:

– Полковник, это – единственный шанс. Не приказываю – прошу: оттяни их на себя. Нам бы только полчаса – третью, пятую и шестую восстановить. Истребители прикроют, но главное – на вас. Десант, прошу: подари мне эти полчаса…

– Когда это мы тебя подводили, Михалыч? – спросил кто-то, и только через пару секунд Белов понял, что спрашивает он сам. – Капитан, капитан, подтянитесь! Только смелым покоряются моря! – пропел он незнакомым, хриплым, но не лишенным приятности баритоном. И уже вслух, громко: – Парни! Натянем им глаз на жопу! Роты – по номерам десотсеков! Бегом! МАРШ!!!

С этими словами он уже бежал куда-то, толком не зная куда, но перед внутренним взором мелькали картины каких-то обшитых металлом коридоров, мерцающие красным тревожным светом плафоны, помещения, доверху набитые непонятным оружием. И он мчался именно туда, а вслед за ним слаженно грохотали ноги его батальона…

На нем вдруг оказался громадный, похожий на танк скафандр, в руках – странный предмет, одновременно похожий на огнемёт, пулемёт и почему-то сифон с газировкой. Чьи-то руки уже усаживали его в кресло, а в ухе забормотало: «Проверка связи, проверка связи. Первый, первый, проверка голосового канала…»

– Здесь первый, пять на пять.

Вслед за ним откликались его подчиненные, откликались роты – первая, вторая, третья, тяжёлого оружия, взвод робосламов, взвод хакеров. Белов прикрыл глаза, пытаясь осмыслить поток информации, и тут.

Это был удар. Хотя нет – не удар. Им выстрелили, словно ядром из пушки. Мгновенная перегрузка – добрых десять «жэ», а потом полет и далекие звезды, а вокруг летят маленькие, похожие на артиллерийские снаряды, аппараты.

Впереди вспухла какая-то громада, не похожая ни на что виденное ранее, и кто-то закричал Сашкой: «Первая – лево! Пеленг – Сириус-сто три-альфа! Уступом, пошли!» Аппараты-снаряды меняли свое направление и валились на поверхность этой громадины.

– Тащ полковник, здесь эваколюк! Рвём?!

– Давай, твою мать! Первая – дозор, хаки – не спать!

Эфир наполнился командами, частью – привычными, частью – непонятными. И вдруг кто-то завопил так, как кричат перед смертью. А потом спокойный, холодный голос отчётливо произнес:

– Первый, первый. Здесь – джаги. Здесь – джаги. Принимаю бой… – и после короткой паузы: – Извини, если что, командир…

Белов щёлкнул чем-то, и перед стеклом шлема развернулся голографический экран. На нём рывками метались красные точки, а за ними гонялись другие, неприятного ярко-синего света.

– Робы, вашу мать! Поддержать девятку в секторе альфа-девять-тринадцать. Бить по готовности!

– Первый, вас понял. Готовность – двенадцать секунд.

И тут же поверхность, на которой стоял Сашка, завибрировала, а где-то на расстоянии километра вдруг возникло ярко-оранжевое пламя. Эфир взорвался ликованием:

– А-а, суки! Джаги горят! Б… пи…ц железякам! – и почти сразу же без паузы раздалось: – Первый! Вскрытие! Вскрытие!

– Восьмёрке – заход! – приказал Сашкин голос. – Тяжам – прикрытие! Хаки – заход после восьмерки! Остальным – сворачиваем колечко! Ориентир – шесть-шестнадцать-плюс. Справа по два – начинай!

И в этот момент что-то гулко грохнуло, глаза ослепило ярким светом, а потом…

…Сашка сидел на берегу горного ручья, а перед ним постукивал в барабанчик похожий на обтянутый кожей скелет отшельник.

– Что это? – спросил Александр каким-то чужим, деревянным голосом. Адреналин все ещё бил в кровь бешеным гейзером… – Когда это?..

Садху молчал, лишь продолжал выбивать неторопливый ритм.

– Чем я могу помочь тебе, святой человек? – голос вернулся, только кружилась голова. – Что мне сделать для тебя, скажи?

Отшельник произнес, не поворачиваясь:

– Останови большую войну, трижды приходящий. Спаси людей, дхармапала[118], и позови их к светлому. Пусть они живут, строят, любят. Это обрадует пробудившихся, и приведет мир к скорейшему угасанию рага, доса и моха[119]. А мне ничего не нужно. Ты ничего не сможешь мне дать, ибо у меня уже всё есть.

Николай Константинович приподнялся на локте. Так и есть: в дверь, стараясь не шуметь, тенью скользнул Тёмный. Бесшумно разделся, зачем-то покопался в сумке и юркнул под одеяло. Рерих уже решил было отложить расспросы на завтра, но тут не выдержала его супруга:

– Товарищ Тёмный! – воззвала она громким шепотом. – Товарищ Темный! Вы… Вы помните свою прошлую жизнь?!

– Ну да, – ответил юноша каким-то будничным, почти безразличным тоном. – А что?

Это прозвучало так странно и так неожиданно, что Елена Ивановна задохнулась и не нашлась, что сказать ещё. Пока она решала, как и что можно спросить, с той стороны, где лежал Тёмный, раздалось спокойное и ровное дыхание безмятежно спящего человека.

Утром за завтраком, который последовал после обычной разминки, Тёмный вдруг поинтересовался:

– Николай Константинович, Елена Ивановна, Юрий Николаевич, что с вами случилось? В смысле: почему вы смотрите на меня так, словно ждёте, что вот я сейчас открою рот, и на вас прольётся водопад неземной мудрости?

– Да… извините… но… – начал было смущенный Рерих-отец, когда Елена Ивановна, не выдержав, перебила его. Глядя на юношу горящими глазами фанатика, она спросила каким-то молитвенным голосом: – Тёмный, а вы знакомы с Владыкой Мория[120]?

Впервые за недельное знакомство Рерихи увидели своего удивительного спутника удивлённым и даже слегка растерянным. Озадаченно потерев переносицу, он произнёс что-то вроде: «Холодны воды Келед-Зарама, глубоки чертоги Казад-Дума», а затем очень серьёзно спросил:

– А почему я должен быть с ним знаком? Я что – похож на гнома, чтобы знать владыку Мории[121]?

Рерихи обменялись изумлёнными взглядами. Как же высок должен быть владыка, считающий махатму Мория – пигмеем, гномом?!! Тем временем Тёмный доел свою порцию и вышел к лошадям, ещё раз напомнив Николаю Константиновичу о муке и сахаре, которые тот должен оставить старосте деревни.

Рерихи были готовы отдать не только сахар и муку, а вообще – всё, что у них было, лишь бы кто-то объяснил им происходящее. Они было кинулись с расспросами к старосте, умоляя его отвести их к тому садху, с которым вчера беседовал их спутник, но тот лишь развёл руками: отшельник ушел ещё затемно, а кто он и куда ушел – никто не знает…