Л. Ссылка. Тюрьма. Вытяни руку – ткнёшься в кирпич. Хода нет.

Наталья. Суази-сюр-Эколь, Шайи-ан-Бьер, Буа-ле-Руа.

Л. Тюрьма народов. Добро пожаловать. Здесь никто не знает, как по-французски бляха. Знают только простые слова: есть, спать, Бог, ещё, сдохни. Наступает чужая речь. Крестьянину-французу зазорно копаться в навозе, пусть это делают грязные испанцы, нищие итальянцы, тупые поляки. Сам-то он гражданин чистенький, полноценный. Сам-то он наденет новые сине-бело-красные штаны, с бляхой, и будет нюхать ягоды солнца, он забыл, из чего растёт лоза.

Наталья. Баланкур-сюр-Эссон, Понтьерри-Сен-Фаржо, Ле-Шато-де-Дам.

Л. А лоза-то растёт из говна и трупов. Французский крестьянин выпил столько вина, выдавленного из говна и трупов, что всё забыл. Всё забыл. Он твёрдо помнит лишь господина Рено. Потому что господин Рено продаёт ему тракторы. Вот cкоплю стопку франков со словами «свобода, равенство, братство» и куплю трактор. Свободой, равенством и братством расплачусь за новенький трактор господина Рено.

Наталья. Красиво. Не забудь это записать.

Л. Пустое. Но лозе, чтоб расти, нужно новое говно и трупы – и вот однажды господин Рено покроет тракторы бронёй, и это будут танки. А господин Даймлер покроет бронёй свою продукцию, по ту сторону.

Наталья. И это запиши.

Л. Гром грянет, выйдет солнце, я куплю утреннюю газету, а крестьянин покатится по горам, по лесам на бронированном тракторе господина Рено во славу господина Рено, и он будет весело петь, что броня господина Рено крепка, и она крепка, очень крепка, но не крепче снаряда из пушки господина Даймлера. Я вижу горы и леса, изрытые машинами и равномерно покрытые горящими и догорающими людьми, и будет много чужой речи – такая, и сякая, и эдакая, – потому что перед смертью человек очень разговорчив, все люди.

Бумажный человек. Пауза.

Л. Впрочем, Лев Троцкий не скажет этих слов и записаны они не будут. Поняла, Наташа? Прохожий имеет право на отчаяние, писатель – нет. Шум в голове. Скоро ликвидация.

Бумажный человек. Скоро ликвидация.

Л. Вот за это крестьяне и прозвали меня идиотом. Ходит, высматривает, злится чего-то. Бессмысленный старик. Над поляками не смеётся, тракторы не продаёт. Я им злость продаю, да только не покупают.

Бумажный человек. Пауза.

Л. И у меня были силы всё изменить. Выбросить к чёрту все штаны и тракторы мира. Всё повернуть заново. Сломать эту землю и сделать новую.

Наталья. Землю без смерти?

Л. Хотя бы без господина Рено. Вот закрою глаза и не увижу лица нашего сына. Но эти поля и людей в огне я вижу чётко.

Бумажный человек. Вижу. Чётко.

Наталья. Новости о Серёже?

Л. О нём ничего нет. Где ошибся? Ошибки не было. Или – или. Так или сяк. Жить без границ. Границы, выложенные трупами. И всё-таки этот порядок подкопал себя безнадёжно. Он рухнет со смрадом.

Бумажный человек. Подкопал себя безнадёжно. Рухнет со смрадом.

Л. Вот это надо записать.

Наталья. Запиши.

Бумажный человек. Так и запишем.

Л. Пустое. Повторы. Мало мяса. Я – говорил: приказываю идти и умереть свободными – и люди шли умирать свободными. Говорил: класс угнетателей обречён погибнуть – и мир распадался под ударами моих армий. Почему слова больше не работают?

Наталья. Здесь работают другие слова: солнце, гулять, трава, Париж, люблю. Зачем ты жив? Пиши. Жив, чтобы писать. Мир сломают и без тебя. Завтра. А ты ешь еду, держи меня за руку и пиши. Сегодня. Сейчас.

Л. Шум в голове, лёд в глазах, чужая речь, нет никаких других, нет никакого сегодня, руки увязли во вчера, и я не могу писать. А без меня – не будет никакого завтра. Без меня не будет никакого завтра. Без меня не будет никакого завтра.

Наталья. Брось. Подожди. Вот что. Сказка! Знаешь, как появился виноград?

Л. Виноград?

Наталья. Подожди. Отдыхай. Требую, чтоб ты отдыхал. Смотри на солнце, щурься. Трогай мою руку. Слушай птиц.

Л. Птиц?

Наталья. Виноград. Знаешь, как он появился? Собака родила кусок дерева.

Л. Откуда это?

Наталья. Из книг. Оресфей, сын Девкалиона, сына Прометея, жил себе и жил. Вот как мы. И остался он один. Вот как мы. Он завёл собаку. Вот как нашу. И она родила кусок дерева.

Л. Хорошо было твоим грекам: крепко знали, где напортачили, и погибали, не сходя с места.

Наталья. И вот Оресфей, сын Девкалиона, сына Прометея, в яму закопал этого собачьего сына, и вырос виноград.

Л. Новости о Серёже?

Наталья. О нём ничего нет.

Л. Суази-сюр-Эколь, Шайи-ан-Бьер, Буа-ле-Руа.

Наталья. Баланкур-сюр-Эссон, Понтьерри-Сен-Фаржо, Ле-Шато-де-Дам. Путешествия позади, мы обречены на Францию, и о Серёже ничего нет.

Л. Вот что, Наташа. Вот что. Приходил человек, в руках бумага и ничего кроме бумаги. Видимо, из префектуры, чиновник с лицом неумелого подлеца. Сыпал намёками. Спросил, читал ли я газеты.

Наталья. Только и делаешь, что читаешь газеты. И охота тебе знать про новое платье Рузвельта и телят с двумя головами?

Бумажный человек. Мы просим нынешнего министра внутренних дел без фраз и без промедления выдворить Троцкого. В случае надобности мы ему поможем.

Л. В отношениях Франции и Советского Союза, говорит этот человек, наступили перемены. Положительный поворот. Добрая воля. Мирные инициативы.

Бумажный человек. Во Франции нет места опасному агитатору.

Л. Троцкому лучше покинуть страну, говорит этот человек из префектуры. Срочно, говорит человек.

Бумажный человек. Троцкому Льву Давыдовичу.

Наталья. Я… устала. Мы успеем собрать вещи?

Л. На дворе тридцать пятый, нравы невиданно смягчились, Европа стара и деликатна, серых шинелей не будет. Никаких лишних неудобств, если пропадём тихо. Мы пропадём тихо?

Наталья. Мы пропадём.

Л. Ты была со мной в Петрограде, Париже, Лондоне, Вене и Вашингтоне.

Наталья. И в Стамбуле.

Л. Впереди ещё много чужих столиц. Много работы!

Наталья. И о Серёже ничего нет.

Л. Наш сын, должно быть, уже в земле. Я люблю тебя.

Бумажный человек. На воротах виллы третьего дня появилось объявление – «Продаются собаки». Покидая Францию, Троцкий должен расстаться со свирепыми псами, сторожившими его покой. Секретаря, подошедшего к воротам, журналисты спросили: зачем продаются собаки? Быть может, Троцкий нуждается в деньгах?

Л.Быть может, Троцкий и нуждается в деньгах, но собаки ему, во всяком случае, больше не нужны.

Песня первая