– Самое время, – убеждала старица Анисия. – Все едино быть твоей внучке черницей.

В глубине души бабушка Федора понимала, что для отвергнутой царской невесты нет иного исхода, кроме пострижения. Почти всем обитательницам кремлевского верха была одна дорога – в монастырь. В Московском государстве не выдавали царских дочерей замуж за иноземных принцев, потому как они не православной веры. Отдавать же царских дочерей за своих подданных считалось зазорным. Когда царевна вырастала и наливалась девичьей статью и красотой, приспевала пора идти не под венец, а надевать иноческий клобук.

Клобук был также уготован для цариц, неугодных царственному мужу. Взять, к примеру, Соломонию Сабурову. Из полутысячи невест выбрали ее в жены великому князю и государю Василию Ивановичу. Но за двадцать лет супружеской жизни Соломония не родила наследника. Сие было великой бедой для великокняжеской семьи. Не желая завещать престол братьям, Василий запрещал им жениться, пока у него не родится наследник мужского пола. Чего только не делала великая княгиня, от которой весь народ ждал рождения ребенка. Молилась истово, щедро одаряла монастыри, ездила на богомолье и часами клала поклоны пред чудотворными иконами. Ничего не помогало. От отчаяния приказала тайно присылать в Кремль бабок-ворожей, которые смотрели ей на брюхе и шептали страшные заговоры. По просьбе великой княгини колдуньи наговаривали масло, мед пресный и воду. Наговоренной водой скрытно смачивали сорочки и порты Василия, чтобы жалел и любил свою жену. Однако ворожба не возымела действия. Однажды поехал великий князь в объезд и, возрев на древо, увидел птичье гнездо. Сотворил он великий плач: «Люто мне, кому уподоблюсь аз; не уподоблюсь ни ко птицам небесным, яко птицы небесный плодовита суть, ни зверем земным, яко звери земные плодовити суть, не уподоблюсь аз никому же, ни водам, яко же воды плодовити суть, волны бо их утешающа и рыбы их глумящееся». Вернувшись с объезда, он вопросил бояр: «Кому по мне царствовать на Русской земле и во всех градах моих и приделах? Братьям ли все оставлю? Ино братья своих уделов не умеют устроить». Бояре отвечали: «Князь-де великий государь, неплодную смоковницу посекают и измещут из винограда».

Послушал великий князь боярского слова, наложил опалу на жену бесплодия ради и повелел постричь ее в черницы. Соломонию постригли в монастыре на Рву за пушечными избами. Когда ей подали монашеский куколь, она бросила его наземь и растоптала ногами. Боярин Иван Шигона Поджогин-Телегин, один из ближних людей великого князя, ударил царицу плетью, прибавив: «Неужели ты дерзаешь противиться воле государя?» Тогда Соломония спросила его, по чьему распоряжению он осмеливается бить ее плетью? Боярин веско ответил: «По приказу государя». После этих слов Соломония залилась слезами и крикнула, что надевает куколь по принуждению. Сквозь рыдания она призывала Бога в мстители своей обиды.

Бывшую государыню отослали в лесной скит, огражденный высоким тыном. Смертный грех сотворил великий князь, приказав заточить жену свою, Богом данную, ребро свое в темницу, зело нужную и уныния исполненную. Вскоре пошли слухи, что опальная жена оказалась непраздна и в дальнем скиту родила батюшке царю богатыря. Слухи исходили от двух боярынь, жены казначея Юрия Траханиота и жены постельничего Якова Мансурова. Разгневанный великий князь даже побил их за сплетни, пообещав сделать их из боярынь бабами-поварихами. В скит послали доверенных лиц, но Соломония отказалась показать ребенка, говоря, что они недостойны его видеть. Она предрекла, что он вырастет в тайном месте, облечется в величие свое и отомстит за обиду матери.

Разное толковали про рождение наследника. Одни верили и рассказывали, что мальчик вырос и стал знаменитым разбойником Кудеяром, ушедшим потом к крымцам. Другие смеялись, что Соломония измыслила про роды, желая расстроить новый брак великого князя. После развода великий князь взял в жены юную княжну Елену Глинскую, дочь литовского князя Михаила Львовича прозвищем Темного, потомка темника Мамая. А иные шептались, что якобы не Соломония, а сам Василий был причиной бесплодия. Не случайно его юная жена три года не могла понести. Но Елена Глинская, имея перед глазами печальный пример предшественницы, оказалась хитрее. Она приблизила воеводу князя Ивана Телепнева-Оболенского Овчину. С его появлением близ великокняжеской опочивальни дела пошли на лад. Елена Глинская забрюхатила и одного за другим родила двух сыновей. Беда только, что старший сын Юрий был без ума и без памяти и бессловесен, тако же аки див яко и родился. Второй сын – будущий Иван Грозный – с детства отличался бешеным нравом. Князь Андрей Курбский хоть и изменник, переметнувшийся к ляхам, а все-таки правду писал о нем: «Кровопийца и погубитель отечества, иже не токмо в Русской земле такого чуда и дива не слыхано, но воистину нигде же, зане и Нерона презлого превзыде лютостью».

В сыновьях самого Ивана Грозного повторилось родовое проклятие. Царевич Иван был лют нравом, как его отец. Федор был скудоумен, а царевич Дмитрий одновременно лют и болен душевно. В роду великих князей московских ранее не встречалось подобных недугов, тогда как деды и прадеды князей Оболенских сплошь страдали от физических и душевных пороков и имели прозвища Немой, Глупый, Телепень, Сухорукий. Об этом частенько шептались в закоулках кремлевских теремов. До царя Ивана Грозного, несомненно, доходили сплетни, что его настоящий отец воевода Овчина Телепнев-Оболенский. Недаром государь столь болезненно относился ко всему, что могло поставить под сомнение его царственное происхождение. Даже несчастного слона, отказавшегося преклонить пред ним колени, велел иссечь секирами.

«Ох, чего прошлое ворошить! – внезапно спохватилась бабушка Федора. – Государь Михаил Федорович венчан шапкой Мономаха яко ближайший родич Ивана Васильевича. Ежели сам Иван Васильевич не царского рода, то выходит… Глупая баба! Хочешь спознаться на старости лет с палачами в застенке?» Федора бросила испуганный взгляд на старицу Анисию. Не подслушала ли она ее крамольные мысли? Но Анисия, кажется, ничего не заподозрила. Слащаво гнула свою песню о постриге. Успокоившись, Федора кротко отвечала:

– Все в руцах Божьих. Мне, старой, пора думать о монастыре. Но я не хочу неволить внучку.

– Жаль, матушка! – разочарованно протянула Анисия. – Истинно тебе глаголю, за постриг окажут великие милости.

Милости, оказанные верхотурской старице в Москве, не ограничились полтиной на сестринские нужды. Анисия привезла немало ценных вещей, которые благоразумно припрятала от чужих глаз. Теперь она решила достать их из-под спуда, чтобы выполнить тайное поручение, данное ей в келье старицы Евтинии. К ее увещеваниям неожиданно присоединился игумен Герасим. Настоятель без зова пришел в избу ссыльных, перекрестился на образа и затеял длинный и путаный разговор о спасении души:

– Велел братии усердно молиться о болящей рабе Божьей Федоре. Однако наши молитвы быстрее дошли бы до святых угодников, ежели бы ты учинила благое дело и уговорила внучку постричься. Станет она Христовой невестой.

– Она суть невеста великого государя. Не забывай, что ты, игумен, вместе с братией недавно поминали ее имя на ектеньях сразу после государя всея Руси.

– Поминали с месяц. Токмо скоро пришел из Москвы строгий указ поминание отставить, ибо государыня Анастасия вовсе не государыня. Братия даже взроптала – не успели привыкнуть, а в Москве все опять перевернулось. Не разберешь московских делов-то!