Но, к счастью, однажды, а именно в восемьдесят пятом, руководство сменилось и приехал из Голландии новый шеф.

И со мною случилось то, что все-таки бывает – и не только в кино!.. Он вошел – и мое сердце остановилось.

Влюбиться в шефа – это, конечно, неприлично. Ситуация тривиальная и замыленная. Выйти замуж за русского – вот это номер! Вот это жизнь! Хороша ли, плоха – но уж точно не банальна! Влюбиться в шефа – позор, сравнимый лишь с желанием провинциальной девушки стать актрисой. Разумеется, никто о моем позоре не догадывался (как я думала). Даже сам шеф. Могучим ростом и шириной плеч он едва проходил в дверной проем, но это было полбеды. Взгляд его был глубок и добр, но и это было не самое страшное. Вот какая крамольная мысль не давала мне покоя: я думала, что если эти губы когда-нибудь коснутся моих – я умру.

В таких ужасных обстоятельствах мне приходилось работать.

Ян был великодушным и добрым настолько, насколько был огромным. Он никогда не бывал прежде в Германии, говорил с акцентом, ничего не знал про здешние порядки. Это было трогательно. Он постоянно говорил о своей жене. Это было трогательно. Это было трогательно.

Я была уверена, что его жена – богиня, коли она – его жена. Однажды я спросила: «А ваша жена – она какая?»

Я и теперь отчетливо помню этот момент. Он молчал и улыбался, глядя вдаль. Я любовалась им, сердце мое колотилось, а он молчал. Потом сказал с нежностью:

– Она… разная.

Скоро богиня с двумя сыновьями приехала к мужу.

Мы сразу сдружились. Инес оказалась актрисой, темпераментной темноволосой красавицей, живой и жизнерадостной. Она была солнцем, центром мироздания – и мой тайный возлюбленный принял облик луны, чей свет блекнет, лишь приблизится солнце.

Но ему это нравилось. Он молчал и улыбался. Я его понимала. Я была счастлива за него. Именно такой восхитительной женщины он и был достоин. Никогда и ничем я не выказывала своей привязанности к Яну и искренне любила Инес. Никто, никто не знал, что ничего не изменилось с того дня, как он вошел в ту дверь, – ах, пожалуй, все же изменилось… Я страдала от невозможности чувствовать радость.

Пролетели птицами четыре года: семья моего шефа, который не был больше моим шефом, вернулась в Голландию. Я потеряла их – и горько об этом сожалела. Эти четыре года были очень краткими, исполненными необыкновенного, хотя и болезненного для меня, очарования.

Прошли еще десять лет, в течение которых мы виделись лишь однажды, мельком, и, хотя моя жизнь и была яркой и насыщенной, за эти годы я давно смирилась с тем, что умереть от поцелуя мне точно не суждено; сквозь длинные зимы и цветущие весны, сквозь дожди и летнее марево мое чувство к Яну стало не вполне отчетливым, словно размазанным кистью импрессиониста…

Как вдруг однажды я узнала о внезапной смерти Инес от инфаркта… Известие поразило меня в самое сердце и вдруг всколыхнуло и мучительное сострадание, и трудно сдерживаемую нежность. Бедный Ян!!! Он так ее любил! Каково ему теперь, ах, каково… Мне кажется, что если б умер он сам, мне было бы легче с этим смириться. Ведь я заставила себя позабыть о нем. А тут, при каждой мысли о том, что Инес больше нет, душа моя изнывала от жалости и сочувствия, и я повторяла бесконечно, заливаясь слезами: «Бедный, бедный, бедный…»

Наконец я сказала себе: ну хватит! Все обойдется. Он не будет один. Разве такой прекрасный человек может остаться один!

И погрузилась снова в свое бытие и свою бесконечную работу.

И снова шло время, дающее исцеление и забвение.

Но зачем-то он приехал во Фрайбург, наверное по делам. Мы встретились нашей старой компанией в кафе, поредевшим составом. Так мило посидели. Я старалась на него совсем не смотреть – боже, как глупо. Рана в моем сердце затянулась. И, если я и умудрилась пережить любовь к шефу, – все оно позади, далеко позади, да. Он странно смотрел на меня – ну что ж: может, он не в своем уме после смерти жены.

И почему мы оказались вдвоем в лифте??? Видит бог, я ничего для этого не предпринимала. Да, я провожала его на квартиру к нашим общим старым друзьям, где он мог пожить пару дней в их отсутствие, друзья передали ключ мне, и я пообещала все устроить. Мне ничего не было нужно от него. Хотя, может быть, в тот момент – в лифте – я почувствовала, что я… сержусь? О нет… даже готова мстить за все мои страдания? – о-о-о, очередная нелепость, никому я не хочу мстить, откройся поскорее, пожалуйста, лифт.

Лифт открыл двери. Мы стояли в нем молча, опустив глаза. Лифт закрыл двери, и стало тихо. Ян смотрел на меня с высоты своего роста, а я разглядывала его огромные руки… и не решалась повернуть к Яну лицо. Он сказал хрипло:

– Моя жена всегда говорила: будь осторожен, ты очень нравишься Карин… Это правда?

Ах, вот кто все понимал без слов. Спасибо… Я всю жизнь мечтала: однажды – лишь однажды сказать «да», но только не принимая во внимание какие-либо обстоятельства: не потому, что сказать «нет» неудобно или уже не представляется возможным, не потому, что я своим «нет» нанесу человеку травму… Просто сказать «да», потому что я этого очень хочу.

Момент пришел, и я, поднимая голову, чтобы посмотреть наконец свободно в самую глубину его глаз, произнесла «да», свое единственное, настоящее, выстраданное «да», и…

Все ж не умерла!

Рано утром мы уже ехали во Францию, скрываясь от всех, кто нас знает, сберегая от взглядов и ненужных слов то, что мы обрели. Занимался солнечный субботний день, прекраснее которого еще не было в моей жизни.

Домик в деревушке на границе со Швейцарией, где Ян жил когда-то вдвоем с женою, уже без взрослых сыновей, а потом один, уже без жены, был не виллой и не шато, а просто домиком – с глициниями вдоль забора, слегка запущенным садом и необычной тишиной, его окружавшей. Внутри домик был таким же тихим: присмиревшим и сиротливым, несмотря на то что со стен нам улыбались картины, нарисованные Инес, жизнерадостные и брызжущие светом.

На камине я увидела деревянную резную шкатулку – мой им подарок из России пятнадцатилетней давности! Вспомнилась прохладная лавка сувениров в московском переулке и зной, окативший меня за дверьми, когда вышла я прочь в переулок, сжимая в руках подарок, который казался несоразмерным с терзавшими меня чувствами. Что, шкатулка, деревянная твоя голова, думали ли мы с тобою здесь оказаться?

И еще не успел наш первый день (после бегства из Фрайбурга на рассвете) отбить двенадцати полуденных ударов, а мы оба уже понимали, что никогда не расстанемся.

* * *

Карин ван Моурик – генеральный секретарь Всемирного союза женщин-предпринимателей (FCEM), член правления Ассоциации женщин-предпринимателей Германии (VdU), Почетный доктор Государственного Медицинского Университета республики Башкортостан (2008), лауреат российских премий «Древо жизни» и «Общественное признание» (2015).