На жаргоне психиатров наверняка есть термин для такого состояния. Ката-что-то. Первое слово, пришедшее ей на ум, было “катастрофический”, но определение, которое она искала, было ближе к чему-то вроде кататонии. Короче, Эма окончательно впала в ничтожество и знала это. Но она отказывалась не только осмыслить то, что на нее обрушилось, но и вспоминать эту чудовищную сцену. Если уж выбирать, то легче думать даже о вечере в ресторане, когда Антуан с жаром доказывал ей, будто изнасилование лишило ее мыслительных способностей.

Эти три дня вернули ее к “Молодым и дерзким”, сериалу, который она смотрела главным образом в дни, когда болела и не ходила на занятия. Виктор, Никки, Эшли, Эбботы, Ньюмены – все они были на месте. То есть… персонажи-то оставались теми же, но, демонстрируя бодрящую наивность норм и правил драматургии, продюсеры не считали нужным убирать героя, если играющий его актер покидал сериал. Просто приглашали нового исполнителя, и остальные действующие лица упорно продолжали называть его “Джек”, делая это на протяжении трех ближайших серий как можно чаще, чтобы все запомнили, что таково новое лицо Джека. После “Молодых и дерзких” у Эмы наступал период полного мазохизма: около 14.30 начинался показ “художественного телефильма” на канале TF1. Главной целью этих лент было убедить зрителей в том, что мужчины – существа низкие, подлые, непостоянные, лживые, что они манипуляторы и все без исключения потенциальные насильники. Ей пришли в голову слова Мюссе, адаптированные к американским пригородам: “Все мужчины – лжецы, болтуны, лицемеры, гордецы и трусы, похотливые, достойные презрения”[15]. Сценаристы, конечно, использовали продолжение цитаты только применительно к похитительницам мужей – любовницам. “Все женщины – хитрые, хвастливые, неискренние, любопытные и развратные”. И все это, естественно, подводило к выводу: “Мир – бездонная клоака, где безобразнейшие гады ползают и корчатся в горах грязи”.

Она пока что не пролила ни слезинки из-за собственного поражения, но безостановочно рыдала над историями несчастных отважных женщин, сражающихся с жестокостями и несправедливостями жизни, представленными в широком ассортименте: сексуальные домогательства на службе, насилие в семье и неизбежное похищение ребенка после развода. Не исключалось, естественно, и сочетание этих напастей в зависимости от степени невезучести героини. Так, у ребенка могла быть неизлечимая болезнь, наследственное заболевание, но (внимание, принцип аккумуляции передряг) этот ребенок – плод насилия, стало быть, вы можете представить себе все мучительные перспективы несчастной женщины, вынужденной умолять злодея, чтобы он отдал сыну свою почку.

В основном во время рекламных пауз она возвращалась мыслями к исходной точке, к простому выводу, вокруг которого непрестанно кружила, ничего не извлекая из него, кроме бесконечного списка синонимов. Ее выгнали. Уволили. Выперли. Вышвырнули на улицу. Поблагодарили. Нет, “поблагодарили” не годилось, это не точное определение. Нельзя сказать, что главный поблагодарил ее. “Эма, благодарю тебя за то, что ты угробила свою карьеру”. В первый вечер – вечер бутылки водки – она, однако, была уверена, что все уладится. Правда, эта уверенность проистекала из того, что иной исход был попросту немыслим.

На третий вечер, когда она с головой погрузилась в повторный показ “Баффи – истребительницы вампиров”, шум на лестничной клетке или, точнее, как раз тишина заставила ее напрячься. Секундой раньше кто-то поднимался по ступеням, как вдруг звук шагов прервался на ее площадке. Она взяла пульт и уменьшила громкость. В ее дверь стучались. Инстинкт подсказывал, что надо бежать на кухню за самым острым ножом, однако, не слушая его, Эма осталась сидеть клушей на диване, а сердце колотилось так, будто вот-вот разорвется, и в голове крутилось: “Они явились ко мне, чтобы убить. Как Шарлотту”. Звон ключей заставил ее отреагировать, она схватила бутылку из-под водки и подняла вверх, на манер короля Артура с его мечом. Когда Блестер вошел в гостиную, она увидела, что его обалдевший взгляд мечется между ней, стоящей на диване и грозящей ему пустой бутылкой, и пространством вокруг этого дивана. Огрызки черствого хлеба на полу вперемешку с бумажными платками с засохшими соплями. Идиллическая картинка. А в центре – его подруга с посеревшим лицом и блестящей кожей, с черными кругами под глазами, в отвратительном спортивном костюме. Стоит на диване, где валяются одеяло, подушка и любимый плюшевый заяц. Он преодолел пространство в несколько шагов, заключил ее в объятия, и она наконец-то разрыдалась, словно большое дитя. Он разогнул пальцы, вцепившиеся в бутылку, поставил ее на пол и в течение получаса гладил Эму по спине, а она продолжала рыдать, пока не выплакала все слезы. Он попробовал ее поцеловать, но она вовремя догадалась отвернуть голову. Оказывается, не такая уж у нее кататония, если она вспомнила, что три дня не чистила зубы. Когда рыдания начали утихать, он сказал ей:

– Прими горячую ванну, это поможет тебе прийти в себя. А я пока приберу в твоем свинарнике.

Она подчинилась и, всхлипывая, направилась в ванную. Отрегулировала температуру, потом села на край ванны, уставившись на пятно неизвестного происхождения на спортивных штанах. Ей хотелось вернуться в комнату, спрятаться, зарыться под одеяло. Несмотря на шипение крана и звук льющейся в ванну воды, она слышала, как Блестер возится за дверью. Она закрыла глаза, и перед ними нарисовалось злое лицо главного, когда он вышибал ее. Эма подозревала, что крайняя свирепость его атаки и твердость интонаций были всего лишь средством скрыть смущение и чувство вины.

– Я тебя предупреждал. Таковы правила игры.

С технической точки зрения, уволить ее было несложно, учитывая слабое соблюдение условий подписанного ею контракта. Впрочем, это было первым и единственным официальным обоснованием, которое он ей представил: “Твое поведение в целом и твоя манера ведения некоторых расследований в частности вынуждают меня…” Со своей стороны, она сперва подумывала о том, чтобы обратиться в конфликтную комиссию, но случившееся вызывало у нее слишком сильное отвращение и растерянность, чтобы вешать на себя еще и это испытание. К счастью, он разговаривал с ней в обеденный перерыв, когда в помещении было практически пусто. Она успела затолкать все свои вещи в валявшийся под столом пластиковый пакет H&M и убраться по-тихому. Несмотря на то что Эма была предупреждена об увольнении за месяц и, значит, пока могла работать, она предпочла исчезнуть немедленно. Он обращался к ней как к чужой, без всякого тепла, прибегнув к стандартным формулировкам: “Мне очень жаль, но я вынужден… Нет необходимости разжевывать…” Она спросила его – и тут же почувствовала себя идиоткой, – не шутит ли он, поскольку все это возникло на пустом месте. В один прекрасный день главный вызывает тебя и вышвыривает с работы, ничего не объясняя. Схождение в ад началось по-настоящему, когда она заметила напряженное выражение его лица. “Я не шучу такими вещами”. Ей казалось, что она провалилась в настолько жуткий кошмар, что в первую минуту даже не пыталась докапываться до причин, спрашивать почему. Только после пятнадцати минут разговора – пятнадцати минут хватило, чтобы уничтожить три года работы, не самой напряженной, конечно, но вынуждающей жертвовать личным временем, – он наконец-то раскололся.