Словно бы желая продемонстрировать разницу между людьми и ангелами, Зас поворошил поленья в камине голой рукой. Затем вытащил одно из них и счистил с него сажу о крылья.

— Письма пока не получал, — сказал Собран и добавил: — Я хочу обнять тебя, Зас. Позволишь ли?

— Я не люблю, когда ко мне прикасаются. И ты бы тоже не любил, когда за тобой следили бы одновременно Бог и дьявол. Для следующего своего оптического образа я сделаю либо перископ, либо калейдоскоп.

Собран с достоинством ответил:

— Что ж, ладно, не хочешь встать, тогда и я не сяду на пол. Хотелось бы доложить тебе, что после ночи, проведенной на земле посреди лета, я неделю ходил сгорбленный. Хоть не такой уж я древний, но боли меня совсем одолели, учитывая все произошедшее.

Собран вытащил из ящика стола предсмертное письмо Леона и передал его ангелу.

— Мне точно следует читать это? — спросил Зас, держа письмо за уголок.

Казалось, он был тронут, однако лист бумаги не выдал ни малейшей дрожи рук.

— Нет. Но разве ты боишься?

— Мне никогда не приходилось показывать отваги, Собран. — Зас принялся за чтение. Перевернул бумагу, дочитал, взглянул на винодела, — А продолжение есть?

— Нет.

— Думаю, все же есть.

— Леон годами жил под крышей моего дома, но даже тебя я знаю лучше, чем его.

— Однако твое гостеприимство в этом послании явно оспаривается.

— Леон не заслуживал места в нашем доме. Я вроде бы говорил ему об этом.

— Нам всем пришлось заслужить тебя, Собран.

Собран присел на край кровати, задев ногой ночной горшок. Крышка загремела, и винодел попытался вспомнить, мочился ли он перед сном. Устыдившись в который раз собственного тела, он взглянул на свои острые колени под ночной рубашкой, на грубые узловатые руки.

— Я не давал Леону повода убивать себя. Он сам. Он был убийцей. Я не понимаю этого. Я даже думать об этом не могу.

— Убийства — это новость для меня, — признался Зас. — А потому потрясен я не так сильно. Ты ни разу не удосужился рассказать об этих злодеяниях. — Глаза ангела сделались непроницаемыми, задумчивыми, — Если только ты не думал, будто убийца — я.

Он протянул письмо назад Собрану, но тот и пальцем не пошевелил, чтобы забрать его. Сказал только:

— Сожги.

Зас бросил лист бумаги в очаг.

— Не похоже, чтобы Леон признавался в убийстве Алины. Но ее смерть взбудоражила в его памяти прошлые преступления, и они не давали ему жизни даже после раскаяния.

— Леон сказал, что согрешил, уже раскаявшись.

Письмо превратилось в хлопья сажи, и Собран больше не видел нужды говорить о брате в настоящем времени. Даже когда речь шла о письме.

— Он говорит о предательстве, не об убийстве. — Зас посмотрел на тлеющий лист, как если бы мог все еще прочесть, что на нем было написано. Однако он помнил содержание записки до последнего слова и в памяти своей не сомневался. — Возможно, смерть Алины стала для него тяжелым совпадением?

— Ни за что бы не подумал, будто ты веришь в совпадения.

— Верю, но со мной они не случаются.

— Ты важная птица. Против тебя плетут заговоры, за тобой следят, подвергают опасности… Хотя бы тот бедняга, что обмочился в винограднике, — Собран отвернулся от Заса, уронив плечи. — Знаешь, моя жизнь — это спуск по холму после летнего солнцестояния.

— Да? — мягко произнес Зас. Он подошел к Собрану, который сидел, понуро опустив голову, — Ты говоришь о конкретном, последнем солнцестоянии? Или о солнцестоянии вообще? Собран, ты говоришь так, будто в моих силах сделать тебя счастливым. Но это ошибка, и не важно, что ты себе представляешь. — Зас вздохнул, — Однако сейчас, думаю, я должен сказать себе: будущее мое — катастрофа.

Взгляд Собрана задержался на животе ангела гладком, блестящем животе, на котором красовался украшенный драгоценными камнями пояс. Винодел не удивился, как тогда, двенадцать лет назад, однако поразился тому, что тело Заса ничуть не изменилось за прошедшие годы, сохранившись подобно ценному дорогому воспоминанию.

Положив руки Собрану на плечи, ангел надавил, нависнув над мужчиной, так что их лица попали в свет, излучаемый единственной свечой. Зас сделал это неожиданно, но плавно. Весил он немного, а потому не уронил человека, использовал мускулы. Не колеблясь, решился — и уже ничто не остановило бы его. Если Собран говорит, что катится вниз по склону, то ангел устроит так, что склон превратится в отвесную скалу, где цепляться вовсе не за что. И спасение человек обретет лишь в руках ангела.

Зас рванул на Собране ворот ночной сорочки, так что пуговицы разлетелись по полу.

— Сколько тебе лет? — спросил ангел. — Сорок пять, верно? Разве это старость? — Изящные мозолистые пальцы заскользили по торсу винодела: по соскам, груди, по животу, потом — разорвав сорочку — по бедрам, по внутренней их стороне, возле мошонки.

Тогда Собран сам прикоснулся к ангелу в том же месте, но не заметил и намека на движение.

— Зачем мне это? — спросил ангел, прочтя мысли Собрана по его прикосновению. — Думаешь, мне нужна твердость, чтобы оплодотворить земную женщину? Нет, я ведь сказочная копия мужчины. А моя красота — лишь броня и услада для очей Бога.

Взявшись за жемчужную головку стержня на ремне ангела, Собран потянул, и ремень спал с пояса ангела, как разрубленная надвое змея. Обняв Заса за бедра, винодел притянул его к себе, развернулся вместе с ним, и оба легли на кровать — лицом к лицу.

Глядя ангелу в глаза, Собран произнес:

— Я знаю, что ты девствен и не владеешь телом, как паралитик. Знаю, что я стар и уже не так красив, как был когда-то. Но я знаю: ты любишь меня, как я люблю тебя, — И он поцеловал ангела.

Зас говорил что-то, а Собран пытался слушать, то погружаясь, то выныривая из дремы. Вот так с ним всегда.

Никого, кроме них двоих, никто не следит — ни человек, ни божество. Нет прошлого, запахов бренди, табака, нет обморожения. Собран плакал. Ангел, слава богу, оказался инкубом. Вкус и запах тела Заса будто отбросили его в сгущающуюся массу воспоминаний о раннем обретении мужества.

Зас говорил:

— Я не люблю тебя только потому, что ты любишь меня. Не люблю, Собран. Собран, прошу, проснись и сделай то, что ты делал. Снова. Прошу.

И неутомимый, и вдохновляющий.

Горло у Собрана раздулось, в ушах зазвенело. Он слышал собственный голос — дикий от изнеможения, ревущий, лишенный всякой человечности. В Засе нет грязи, говорил он, хотя ему нравилось наблюдать, как вытекает его семя из ангела. Следов на теле не оставалось, лишь излияния: плотные жемчужины Собрана и чистые, белые, как яичный белок, — от Заса. Никаких синяков, покраснений. Волосы у ангела возле одного уха слиплись от семени, хлопья которого засохли и рядом на щеке.