собой все… все то, что делал Алексей, но теперь – с наслаждением.

Этого Кристина не сказала. Только подумала. Но он посмотрел на нее так, что стало понятно – ему это очевидно.

– Ему хочется думать, что он победил.

– Ты ведь можешь выбраться отсюда? – Кристина хотела это спросить, но пока говорила, поняла – может.

– Могу, – кивнул он. – Но сначала хотел увидеть тебя.

Шипение сгорающей кожи и запах мгновенно гниющей плоти почему-то не перебивали фантомный аромат молодой травы и одуванчикового сока. Кристина была благодарна этой странной магии.

Магии?

– Ты – бог? – Спросила она.

Не могла не спросить.

Потому что торжественная радость, что пела сейчас в ее сердце, раньше приходила к ней только в церкви. И то нечасто – в пасхальное воскресенье да иногда летним днем, когда она уезжала в какой-нибудь парк, пряталась там от всех, забираясь на холм повыше и долго стояла, слушая гудение пчел, чувствуя ветер на своей коже, ощущая мощь теплой земли под босыми ногами.

В этот момент к ней чаще всего приходила эта радостная благодарность создателю, что он сотворил наш мир таким невероятным и чудесным.

– Немного, – отозвался Киндеирн, странный мужчина с золотой кровью.

– Нет! – Возразила Кристина тут же. – Это грех!

Священные книги предупреждали, что тот, кто придет и будет называться богом – врет.

– Да, я грех, – Киндеирн перевернул руку ладонью вверх и потянулся к Кристине. – Это точнее. Все то, что вы считаете грехом.

Кристина убрала руки за спину, жалея, что не может сковать их, чтобы не поддаться искушению.

Киндеирн усмехнулся и опустил ладонь ниже, развернул ее, направляя к животу Кристины. Ее замутило – резко, неприятно.

– Тшшш… – сказал он. – Стой.

А потом резко отдернул руку, сжимая что-то в кулаке.

Что-то, истекающее багряными каплями крови.

Кристина согнулась пополам от резкой боли.

– Что… – она прижала ладони к низу живота, где теперь ощущалась пустота размером с черную дыру.

– Это был твой сын, – сквозь муть боли и тошноты услышала она холодный, искрящийся как родник в глубине леса, голос. – От него.

Шипение сгорающей кожи стало громче.

Или Кристине это только казалось?

Она медленно выпрямилась, сквозь выступившие слезы глядя на Киндеирна.

Оба монстры. Оба.

Но она не успела уйти. Тонкая ладонь Киндеирна снова впечаталась в низ живота – снова острый укол, но не боли, а жара, заставил внутренности вновь перевернуться.

Она отшатнулась, но было поздно.

– Теперь внутри тебя дочь, – он шагнул назад, выдергивая руку и прижимая ее к груди, словно она болела. Кажется, он побледнел, хотя в сумраке подвала сложно было сказать наверняка.

– Чья дочь? – спросила Кристина, ощущая внутри себя горячее солнце. – Чья?!

– Твоя, Айна. Теперь только твоя.

43. Ирн

Где-то далеко, пока еще на краю мира, очень тихо, совсем не заметно – ни для кого, кроме Ирна – зазвучала песня Барда. Ломаный ритм, провисающие части мелодии, скучные перебивки. Несовершенная песня перемен. Начало.

Бард приходит в мир, чтобы его изменить. В этом мире его не было слишком давно – и сначала он должен раствориться, настроиться, стать плотью от плоти его, написать мелодию, которая станет двойником реальности. И только потом начать менять – петь песню перемен.

Бардов уважали даже фейри – хоть и не было в них ни плоти, ни крови волшебного народа. Но всегда был истинный дух тех, кто играет в реальность.

В этот раз Ирну пришлось помочь рождению барда – дать ему свой голос и свои глаза.

Его сын где-то там, далеко от него, в волшебных холмах фейри, покрытых изумрудной травой, неловко трогает струны гитары, дует в капризную свирель, так что лопаются щеки, стучит ладонями по барабану, еще не понимая, какому ритму подчинить его голос.

Лотта тоже слышит рождение новой песни. Она морщится – в три года она и то лучше играла на детском ксилофоне.

– Тише, – говорит светловолосый парень, входя в огромный холодный зал, где она завтракает одна за длинным столом. – Он научится.

– Ты кто? – спрашивает Королева Севера настороженно.

– Он назвал меня Синее Небо Запада. Понятия не имею, что это, – говорит парень. – Но я умею так…

Он встряхивает ладонями, и с кончиков пальцев начинают сыпаться крошечные заостренные перья. Вперемешку – белые и черные. Они летят на пол и вонзаются в гранитные плиты, словно те сделаны из мягкого дерева.

– Класс! – радуется Лотта. – А потом что?

– Пока не понял.

– Овсянку будешь? – предлагает Лотта.

– Лучше тост с авокадо, – говорит парень, садясь на противоположном конце стола.

Только Ирн знает, зачем эти двое сошлись сегодня вместе.

Грядет большая битва.

Ирн улыбается.

Большая битва – и большая победа.

Сегодня мир изменится необратимо.

В сущности, Ирн уже победил.

Его враги, убившие Айну и заманившие его самого в ловушку – мертвы. Без него им было не справиться с наступающим миром людей.

Сердце Магии нашлось – и оно бьется, оно тут, в двух шагах. Каждый раз, когда Алексей позволяет ему увидеть свет, Сердце становится все сильнее. Ирн становится все сильнее.

Айна… ее не вернуть, но ее кровь – протяни руку.

Когда смертная вошла к нему, огонек силы Айны едва теплился в ней, но когда он заменил сына Алексея на дочь самой Кристины, кровь умножилась. Теперь Кристина пахла сладко и темно, напоминая ему умершую возлюбленную так сильно, что Ирн едва сдерживался, чтобы не схватить ее. Да и сдерживался только потому, что Айна за это располосовала бы его когтями в кровь – и яд ее еще долго заставлял бы короля фейри корчиться от боли.

Она была болотной ведьмой – огоньком, обманкой, полянкой с ярко-зеленой травой в окружении темных елей. Но едва ступишь на эту полянку – провалишься в черную глубину.

Туманом – густым и вязким.

Засасывающим Ирна в темные объятия.

Айна…

– Мир ждет нас, Айна, – говорит Киндеирн шепотом. – Мир ждет нас обоих. Вернется корона на мою голову, сердце в мою грудь, а весь волшебный народ будет кровь от крови моей – а значит, никто из них не сможет меня больше предать.

– Король мира еще не знает, что сила сердца разрушит все, что ему дорого в три удара, – говорит Киндеирн лихорадочно. – Раз – их женщины прозреют и вырвутся из рабства. Два – зелень захватит мир, заполонит города – сплетутся ветви, обовьют столбы, расползется мох и сожрет все вокруг плесень.

– Три – и половина мира превратится в низших фейри, – говорит Киндеирн, чувствуя, как бьется Сердце пульсом в кончиках