– Я осматривала дом. Несколько раз.

В недавнем телефонном разговоре Нюландер высказал неудовольствие по поводу добытых за день результатов, а вернее, отсутствия таковых, и недоумевал, зачем они снова отправились на Седервэнгет. Тули́н тоже недоумевала. Да, она приняла подтверждающие алиби Хауге объяснения его адвоката о местонахождении подозреваемого в момент убийства Анне Сайер-Лассен, но, видимо, что-то все-таки ее настораживало, раз уж она снова оказалась перед темным домом, где неделю назад началась эта история.

Хесс рассказал ей о беседе с сотрудником копенгагенского совета, которому он позвонил по пути к парковке после допроса врача. Они сидели в машине у Центральной больницы, дождь лупил по лобовому стеклу, и Найя слушала рассказ об анонимном заявлении, автор которого упрекал Лауру Кьер в том, что она плохая мать, и предлагал социальным службам изъять мальчика из семьи. Судя по результатам проверки, обвинения признали беспочвенными, и потому само заявление было расценено как попытка опорочить имя Лауры Кьер. И на этом месте интерес Тули́н к сообщению сотрудника муниципалитета полностью угас. Да, конечно, тот факт, что Лаура Кьер сообщила о заявлении только врачу Центральной больницы, вызывал удивление, но с другой стороны, это вполне объяснимо. Ведь ее сын, по мнению врачей, страдал аутизмом, и поведение мальчика, как оно, к примеру, описано в школьной характеристике, могло дать повод сделать неверный вывод, будто оно объясняется недостатком внимания матери к проблемам сына. Что, разумеется, могло натолкнуть кого-то на мысль отправить анонимное заявление в муниципалитет. И Лаура Кьер, в принципе, могла и не знать, где искать анонимного заявителя: то ли это был кто-то из знакомых или из школы, а может быть, кто-то из коллег по работе, и тот факт, что она хранила молчание, вообще-то не должен вызывать удивления. Во всяком случае, нет никаких сомнений в том, что она всеми силами старалась помочь своему ребенку. И хотя Тули́н активно не нравился Ханс Хенрик Хауге, ей пришлось признать, что отчим, судя по всему, тоже всячески заботился о мальчике. Так что же давала им информация о заявлении? Ведь выяснилось, что подобного документа в отношении Анне Сайер-Лассен не существовало, и таким образом связи между этими двумя преступлениями установить не удалось, а, следовательно, данную версию вполне можно предать забвению.

И тем не менее Хесс решил еще раз осмотреть дом Лауры Кьер, из-за чего Тули́н по дороге даже пожалела, что не поставила вопрос о его отстранении от расследования, когда сегодня утром общалась с Нюландером. Она, разумеется, прислушалась к словам Хесса насчет того, что преступник не успокоится на достигнутом и продолжит в том же духе, да и сама почувствовала угрозу, когда стояла в лесу возле трупа Анне Сайер-Лассен. Просто они по-разному подходили к расследованию, и уж конечно, ее не шибко вдохновляла мысль выступить в роли сексота и заложить Хесса Нюландеру, если он начнет выделывать кренделя и станет копаться в деле Кристине Хартунг. И уж тем более она не повела бы себя так, если б это было одним из условий получения рекомендации для перехода НЦ-3.

– Мы разыскиваем убийцу двух женщин, и ты сам говоришь, что преступник может не остановиться на этом. Так зачем же тратить зря время и осматривать дом, который уже был обыскан, и не раз?

– Тебе не обязательно быть со мной. Ты гораздо больше поможешь делу, если опросишь соседей: вдруг кто-то знает о заявлении или о его авторе… Тогда и управимся быстрее, идет?

– Для чего вообще их опрашивать?

Тейп, опечатывавший входную дверь, треснул, когда Хесс открыл ее и скрылся в прихожей. В этот момент ливень еще больше усилился, и Тули́н бегом помчалась к ближайшему из соседних домов.

Закрыв за собой дверь, Хесс первым делом отмечает, что в доме царит полная тишина. Глаза его пытаются привыкнуть к темноте. Он трижды безуспешно включает свет в разных местах коридора, и наконец до него доходит, что энергосбытовая компания отключила ток. Дом ведь записан на Лауру Кьер, смерть ее зарегистрирована, вот и началось юридическое оформление итогов ее земной жизни. Хесс достает карманный фонарик и освещает им путь по коридору и далее по всему дому. Разговор с сотрудником муниципалитета все еще не отпускает его. Сказать по правде, он и сам не ведает, что именно дала эта беседа, если вообще дала что-то значимое для следствия. Он только чувствует, что ему необходимо снова осмотреть дом. Допрос врача в Центральной больнице прошел, пожалуй, неплохо. Какое-то время Хесс даже думал, что наконец-то они оказались в нужном месте и говорят с нужным персонажем. Обе жертвы встречались с врачом, и ощущение, будто дети оказались тем самым связующим звеном, которое они и искали, не покидало его. Пока врач не заговорил о заявлении.

Разумеется, Хесс понимал, что искать здесь непонятно что – это все равно как стрелять в тумане. С одной стороны, заявление поступило три месяца назад, и если можно было отыскать здесь нечто, то нечто это бесследно исчезло. Но ведь кто-то заявил на Лауру Кьер, кто-то интересовался ею, кто-то прислал письмо со злопыхательским призывом изъять ее сына из семьи – и Хесса не оставляла надежда найти в доме ответы на некоторые вопросы.

Проходя по коридору, он повсюду замечает следы работы криминалистов. На дверных ручках и косяках видит остатки дактилоскопического порошка, а на различных предметах все еще красуются пронумерованные листочки бумаги. Хесс осматривает помещение за помещением и входит в небольшую комнатку, по всей вероятности, служившую кабинетом. Сейчас она выглядит странным образом пустой, поскольку с письменного стола убран стационарный компьютер, по-прежнему находящийся в распоряжении полиции в качестве вещественного доказательства. Марк открывает ящики и ящички, шкафы, просматривает какие-то не имеющие никакого отношения к делу записки и бумаги, потом переходит в ванную комнату и кухню, где вновь повторяет всю процедуру. Но ничего интересного так и не находит. Дождь лупит по крыше, пока Хесс идет обратным путем по коридору в спальню, где постель все еще не застелена и на ковре лампа валяется. Он подходит к комоду с нижним бельем Лауры Кьер, но в этот момент открывается дверь и на пороге возникает Тули́н.

– Никто из соседей ничего не знает. И о заявлении никто не слышал. Зато все в один голос говорят, что и мать, и отчим хорошо относились к мальчику и заботились о нем.

Хесс открывает следующий шкаф и продолжает свои изыскания.

– Я еду обратно. Надо проверить показания врача и утверждения Сайер-Лассена о любовных похождениях – тоже. Не забудь забрать ключ, когда закончишь.

– Отлично. До встречи!

Тули́н сознательно хлопает дверью дома номер 7 по Седервэнгет сильнее, чем необходимо. Перебегая под дождем к машине, она едва успевает увернуться от мчащегося мимо одетого в темное и потому неразличимого в вечерней мгле велосипедиста, и наконец-то забирается в салон. За время похода по соседям и слева, и справа, и на другой стороне улицы Найя промокла насквозь, и только мысль, что Хессу самому придется пилить до станции, согревает ее. День не принес никаких результатов; им так и не удалось найти ничего, что однозначно выводило бы их на преступника. И ей представляется, что пока они ничтоже сумняшеся мечутся по заколдованному кругу, дождь смывает все возможные следы.