– Га-а-а! Нас просто не возьмешь! Ты, слушай, ты заходи вечером, продолжим. Надо отдохнуть малёхо, голова трещит! Заходи, как там тебя, мы же с тобой не договорили, заходи – договорим, да?

Во дворе после угарной квартиры дышалось легко. Поднял голову – с улицы через двор нервной походкой прямо на него шагала Нина. Она шла, как галера, настроившаяся на таран, глаза горели яростно. Она напоминала маленькую, но бойкую птичку, нахохлившуюся, готовящуюся напугать своим видом грозного врага, угрожавшего ее гнезду. Нина пролетела мимо, туристские ботинки забухали по гулким ступенькам, с лестницы бросила через плечо:

– Иди за мной!

Мальцов пожал плечами и пошел за ней.

– Совсем в свинью превратился, проституток в дом водишь!

Куртку и ботинки не снимала – значит, задерживаться не собиралась.

– Успокойся, Танечка мне на тебя гадала, и всех-то делов.

– Гадала? На меня? Вот на этом гадала?

Она метнулась в ванную, притащила оттуда Танечкины трусики. Видно, та их постирала и забыла на батарее.

– Трусики женские, факт. Ничего не помню. Пьян был. Наверное, она в ванную залезла, у них же горячей воды нет.

– Зачем ты врешь? Я же этого не забуду, никогда, тебе ясно? Во что ты превратился, алкаш! Я видела, какой тут срач был, ты как обдолбанный спал. Я пришла, всё зачистила, но ночевать в хлеву не стала, ушла к подруге.

– Ты вернулась?

– Не надейся. Надо решать вопрос с жильем. Жить с тобой в одной квартире я не могу и не хочу.

– Погоди, я всё объясню…

Он шагнул к ней, но она резко отступила, встала вполоборота, словно готовилась нанести удар от бедра.

– Мне не нужны объяснения, не понял? Ты мне омерзителен! Ничего общего! Жить с тобой не буду!

– Хорошо. Не живи.

Он вдруг совершенно успокоился. Нина же, наоборот, заводилась всё сильнее и сатанела на глазах.

– Где мне жить, под забором? Ты обязан уступить нам квартиру.

– Вам?

– Я беременна, забыл? Ты вообще понимаешь, что натворил? Маничкин вышел на работу, уже звонил Лисицыной и завтра собирается в Москву, на поклон.

– Значит, так. Мне наплевать на Маничкина. На Лисицыну. На министерство и их подачки. Пусть едет, куда хочет. Что до квартиры, можешь жить тут сколько захочешь. Ты не забыла, что прописана у мамы в Твери? Так вот – живи. Я уезжаю в Василёво. Я и сам не смогу пока с тобой жить. Ты невменяема. Помочь я не в силах. Одумаешься – приезжай, не я тебя бросил. Ясно?

– Грозишь?

– И не думаю. Пускай Калюжный даст уазик, кое-что надо перевезти – стол и кровать, кое-какие книги, сковородку и кастрюлю.

– Будешь зимовать в деревне?

Нина не ожидала, что он сразу согласится, смятение ее выдавали пальцы, принявшиеся теребить ворот рубашки.

– Квартиру на нас отпишешь?

– Надо будет – поговорим и о квартире. У меня, Нина, ничего не остается. После всего… не ожидал, что так поступишь. Я буду книгу о татарах писать, грант РГНФ не даст мне умереть с голоду. Когда тебе рожать?

– Неважно… в феврале… Так и бросишь всё, сбежишь?

– Всё – это ваши с Калюжным поиски бабла? Археологический бандитизм?

– Как ты смеешь! Лентяй, бездельник. Я спасаю то, что ты просрал! Ты тряпка, не мужик, знать тебя не хочу. Завтра, имей в виду, у нас совещание по созданию ОАО, ты должен быть. В двенадцать. Сегодня я переночую у подруги, но завтра тебе надо будет съехать. Насчет уазика я договорюсь.

Она ушла так же решительно, как заявилась, напряженная, как рояльная струна.

Мальцов посидел для приличия с полчаса, вышел в город, надо было хоть хлеба купить и колбасы на ужин-завтрак.

И тут позвонила теща. Она всегда была против брака дочери со стариком, как называла его в разговорах с соседями по дому. Соседи, естественно, с удовольствием ему эти разговоры доносили.

– Здравствуйте, Элла Леонидовна.

– Иван. Что творится? Нина плачет. Ты готов ответить за то, что натворил?

– Что же такого я натворил?

– Совсем допился, проституток стал водить, это когда жена беременная!

– Элла Леонидовна, вас неправильно информировали. И вообще – это наши с Ниной дела, советую вам не вмешиваться. Поняли меня?

– Что? Да мы тебя засудим! Имей в виду, если Нину не пропишешь, очень пожалеешь. Засудим, по судам затаскаем, по миру пойдешь! – она уже визжала.

– Элла Леонидовна, обратите лучше внимание на дочь, ей надо показаться психиатру. И не кричите так, у меня уши заболели.

– Тебе самому пора в Бурашево, погоди, я тебя туда закатаю! Так пропишешь?

– Я думал об этом. Теперь точно понимаю: не пропишу. Хочет жить – пускай живет, может, одумается. Ей так сказал, вам повторяю.

– А-а-а! – теща сорвалась в крик. – Вот ты как? Имей в виду, ребенка мы и сами вырастим, и фамилию твою он не получит. Много ли ты зарабатываешь, алкаш, бездельник, сидишь у молодой жены на шее! Иди к черту, провались ты со своей квартирой! Да, да! И учти, ребенок-то не от тебя, ты бесплодный, яйца пропил, сукин сын! Погоди еще, я тебя на весь город ославлю!

Мальцов отключил телефон. Сел на первую попавшуюся лавочку, в голове крутились гнойные слова. Теща была баба сварливая и противная, но такой пакости от нее он не ожидал.

Объявлять войну открыто было тактически неправильно, но что оставалось? Сносить молча тещин натиск? Подобно алчной гиене, задумавшей погубить жертву, она станет кружить и выискивать слабые места, пока не подстережет и не пожрет окончательно. А ведь ославит, добьется своего, постарается уничтожить еще и морально. Такие люди живут местью. Маничкин слеплен из того же теста. И это сейчас, когда его ребенок готовился появиться на свет. Его ли? Теща умело уела его, но и этот удар под дых он стерпел бы, если б не Нина, ее безумное поведение. Что и когда он проглядел? Простая, грязная дележка – господи, за что?

Заморосил холодный дождик, смывая с его лица последнюю теплоту жизни. Низкие тучи запечатали небо над городом. Этот дождь смоет в сточную канаву всё, что было прежде сделано в этой жизни, – так он себе сказал. Плюнул три раза через левое плечо, как делал втихаря дед, отгоняя терзавших его временами бесов. Легче не стало.

Мальчишки бежали по улице, кричали, размахивали руками, дождь был им в радость. Прошлепала мокрая старушонка в заношенном мужском пиджаке, перла из магазина в тяжеленной сумке еду. Пронеслось пустое такси, за ним автобус, набитый рабочими, застывшими у окон, словно куклы, – автобус развозил заводскую смену. Огромный самосвал, рассыпая по обочинам комья мокрой грязи, обдал дизельной копотью из выхлопной трубы.