Элак вспыхнул. Он повернул гневное лицо к девушке, глаза его вдруг остекленели и губы, будто сами собой, выпалили:

— Молчи, начинка для жертвенного пирога! Не смей раскрывать рот в присутствии царицы!

Обступившие их всадницы дружно захохотали.

— Я не царица. — мягко поправила его Бреселида. — Я лишь командую этим отрядом. Ты не верно понял рисунки на наших щитах. Великой и могущественной Тиргитао здесь нет.

Но Элак уже снова пришел себя и виновато смотрел на Радку, которая побелела, как меловой склон.

— Откуда он знает, что меня дома чуть не убили? — зашептала она на ухо Бреселиде. — У нас действительно пекут такие пироги… Это не простой юноша. Смотри, какие у него ноги!

— Покажи свои ноги, мальчик. — потребовала Бреселида. — Да они у тебя, как у козла! Чур меня! — воскликнула она, когда Элак с трудом извлек из-под наваленных вокруг него тел свои затекшие конечности. — Слава богам, у тебя нет копыт!

— Убейте его! — закричали женщины вокруг. — Это горный дух прикинулся ребенком.

— Тихо! — цыкнула на них сотница. — Нельзя же убивать человека только за то, что у него волосатые ноги. Вставай, малыш. Мы не причиним тебе вреда, если ты честно расскажешь, что здесь произошло.

Как оказалось, Элак ровным счетом ничего не помнил. Последнее, что ярко отпечаталось у него в мозгу, была торжественная процессия козлоногих духов, во главе со своим предводителем уходившая вглубь горы. Мохнатый бог вел за руку раскрасневшуюся от счастья Алиду, которая отныне покидала мир людей и навсегда присоединялась к своему теплоносному супругу в краю вечного веселья.

— Моя мать там, в горе. — повторял Элак. — И отец тоже.

— Бедный, — протянула старая Гикая. — Он совершенно помешался от увиденного. Нельзя же бросить его здесь. Он погибнет. Возьмем его с собой, Бреселида?

«Среди вас-дур мне не хватало еще и мальчика-козла. — подумала сотница. — Что я с ним буду делать?»

— А я и так пойду с вами. — неожиданно подал голос юноша. — Мой отец Пан затворился в горе. Он уже стар и отдает эти леса на кручах мне во владение. Но я наполовину человек и должен искупить это, служа первому встречному. — он хитро посмотрел на Бреселиду. — Вы, госпожа, первая, кого я увидел, придя в себя.

«Так это еще и мой личный козел». — вздохнула всадница.

Элак умоляюще сложил руки.

— Я ухаживал за этим жеребцом. Его зовут Белерофонт. Без меня вам с ним не справиться.

— Ну хорошо-о. — без восторга протянула Бреселида. — Если ты и правда ухаживал за конем, садись на него, да смотри поаккуратнее, у него передняя правая хромает. Поехали. Будешь приглядывать за ним в дороге. А там решим…

— Спасибо, госпожа. — Элак встал и, растерев затекшие ноги, поплелся к Белерофонту.

— Дайте ему что-нибудь из одежды! — крикнула Бреселида. — Не может же он ехать голым.

Так и не отдохнув, ее отряд снова тронулся в путь.

— Они съели моего брата! Вы, самки ехидны! Отвечайте, чья это работа? — рослая плотная девушка в безрукавке из козьей шкуры выволокла из пещеры двух отбивающихся от нее женщин. — Сучье племя! Дочери ослиц! Я поубиваю здесь всех до одной! Признавайтесь, грязные потаскухи, где Бер? Что вы с ним сделали?

Лохматые девицы, бившиеся в ее медвежьих объятьях, визжали и кусались. Но Умма крепко держала их за волосы. Она даже ухитрилась поддеть ногой третью из преступниц, кинувшуюся на выручку сестрам. Получив мощный пинок поддых, женщина хрипло вскрикнула и с размаху села на землю.

В это время из главного лаза в пещеру стали появляться люди. Час был ранний, серое небо едва светлело и то лишь потому, что стойбище Собак громоздилось на открытом склоне горы. Глубоко в долине под ней еще лежал ночной сумрак.

— В чем дело, Умма? — недовольным голосом осведомилась пожилая хозяйка стойбища, на ходу укрываясь оленьей накидкой. — Почему ты орешь, как сова над пустым гнездом? И будишь нас в такой час?

Девушка зашлась нечленораздельной бранью и снова пнула захваченных ею сестер.

— Говорите, отродье шелудивой суки! Ни то я вырву вам кишки и намотаю на палку! Вы убили моего брата?!

— Умма, Умма! — попыталась урезонить ее женщина. — Отпусти моих дочерей и поговорим спокойно. — она оправила шкуру на плечах. — Мы понимаем, ты ослепла от горя, потеряв брата. Но нельзя бросаться на первого встречного и обвинять нас в убийстве. Мы тоже любили Бера…

— Так любили, что съели живьем? — взревела покрасневшая от ненависти Умма. Хищные твари! Мне говорили, что собаки в голодный год промышляют человечиной! Да я не верила. Поздно у меня глаза открылись! А ведь Бер дарил твоим сучкам часть добычи. Вот как вы его отблагодарили! — девушка подтолкнула своих пленниц к костровищу, разгребла босой ногой холодные угли и указала на несколько тускло поблескивавших среди золы обгорелых медных бляшек. — Или вы думаете, что я не узнаю украшений с пояса моего брата? Да я сама их нашивала! Все руки исколола! Бедный, бедный Бер! Говорила мать, не ходи поздно по чужим тропам, не бери себе милую с горы!

— Ты оскорбляешь нас, Умма! — вспыхнула пожилая женщина. — Я, Крайлад, мать рода Собак, запрещаю тебе говорить так о моих детях! Мало ли что тебе могло показаться. Откуда бляшки в костре? Да откуда угодно. Может и твоего брата. Он ходил к трем моим дочерям и в обмен приносил нам дичь с охоты. Оставлял и вещи. Вон его старый сломанный лук. Не будешь же ты говорить, что мы его съели, только потому, что женщины берегут оружие, оставленное им на хранение.

Умма упрямо мотала головой. Было видно, что слова Крайлад ее не убедили.

— Я припоминаю, — продолжала хозяйка стойбища, — что Бер действительно оставлял свой пояс для починки. Но кожа лопнула и его пришлось сжечь.

Умма наморщила короткий нос. Она думала изо всех сил и от напряжения на ее лице выступили белые капельки пота.

— Нет. — наконец, выдавила девушка. — Ты врешь. Теперь я это точно знаю. Зачем же сжигать вместе с кожей такие красивые бляшки, когда их можно перешить на новый пояс? — она засопела и всхлипнула. — Я отдала за них хромому кузнецу под горой одну косу, у него хозяйка облысела и теперь накручивает вокруг головы мои волосы. Той весной я стала женщиной, и Бер подарил мне медвежью шкуру, а я ему эти бляшки. Я думала, мой брат будет носить их всю жизнь и вспоминать Умму. А настанет час, ляжет в них на погребальный костер. Вот какое вы ему устроили погребение! — с гневом закончила она.

— Отпусти моих дочерей. — угрожающе процедила сквозь зубы Крайлад. — Ни то, клянусь предками, сама не уйдешь живой.

Умма только вызывающе присвистнула.

— Нас больше. — хозяйка стойбища начала терять терпение. — Мои сыновья живо скрутят тебя.

— Если вы двинетесь, я размозжу головы этим сукам! — твердо заявила девушка. — Отдайте их мне. Зачем вам ссориться с Медведями?