Натиск татарской конницы Ропша встретил в рядах дружинников моложского князя Федора Михайловича.

Татары пустили впереди пробивным тараном панцирную хорезмийскую конницу, удар которой рассек моложскую дружину надвое. Елецкие дружинники отважно помогали Федору Михайловичу, но их было мало. Хорезмийцы были почти неуязвимы для стрел и копий, покрытые чешуйчатыми стальными доспехами, в шлемах с прочными забралами; огромные кони хорезмийцев тоже были прикрыты защитными щитками спереди и с боков.

В первые же минуты боя под Ропшей убили коня. Ему чудом удалось выбраться из лязгающей железом круговерти и добраться до пешей ростовской рати. Ропше пришлось взяться за меч и, превозмогая боль в раненой руке, вступить в битву с ордынскими пешцами, которые валом валили на занимаемую ростовцами возвышенность со стороны топких берегов реки Смолки.

В передовых шеренгах наступающей ордынской пехоты опять шли наемники фряги в черных латах с красными крестами.

Ропша смог убить всего одного фряга. Получив рану от удара копьем, он свалился наземь, корчась от боли. Его неминуемо затоптали бы ногами или добили наступающие ордынцы, если бы не расторопность одного из ростовских ратников, который схватил упавшего Ропшу за ноги и уволок его подальше от сумятицы сражения.

Отлежаться Ропше не удалось. Ордынцы наседали на русичей с двух сторон, все глубже вклиниваясь между большим полком и полком левой руки, а также вытесняя ростовских ратников с их выгодной позиции в низину. Увидев коня без седока, Ропша без раздумий запрыгнул в седло. Мимо него неслись конные гридни белозерского князя Федора Романовича. Ропша пустил коня в галоп, пристроившись к атакующему строю белозерских дружинников.

Белозерцы сшиблись с кипчакскими всадниками, плоские шлемы которых резко отличались от островерхих шлемов хорезмийцев и мохнатых шапок татар.

Кипчаки рубились храбро, стремясь смять левое крыло русского войска и ударить в спину большому полку.

На помощь ростовцам и белозерцам пришел резервный полк под началом князей Андрея Серкизова и Глеба Дмитриевича, сына брянского князя.

Конные лавы сшибались в тесноте, не имея возможности для маневра. Лошади шарахались от мертвых тел и в суматохе давили живых; земля стонала от тяжкого топота многих тысяч копыт. Русичи и ордынцы сходились лоб в лоб, устилая поле кровавой мешаниной из порубленных воинов и покалеченных лошадей. Маятник воинской удачи больше часа колебался из стороны в сторону, давая перевес то русичам, то татарам…

Летописец красноречиво повествует в своем труде об этой битве на левом фланге: «И так сошлись обе силы великие на бой, и бысть брань крепка и сеча зла зело. И падали мертвые во множестве бесчисленном с обеих сторон; всюду убитые лежали, татары и русские. Кони проносились по мертвым, как по земле. Не только от оружия гибли воины, но и под конскими копытами умирали; и лилась кровь, как вода…»

Дружины, укрытые в дубраве близ реки Смолки, лишь смутно слышали гул сражения, развернувшегося по всему Куликову полю. Воины, стоявшие и сидевшие подле своих лошадей, пребывали в тревоге и недоумении. Битва с татарами длится уже не один час, а их воеводы явно не торопятся давать сигнал к выступлению!

Серпуховская дружина расположилась почти у самой опушки, выходившей на Куликово поле, поэтому гридням Владимира Андреевича шум побоища доносился более явственно. Кое-кто из воинов забрался на деревья, дабы разглядеть хоть какие-то перипетии этой решающей битвы. Всем увиденным дозорные делились со своим князем и сотниками, от которых тревожные вести передавались прочим дружинникам.

Нелюб стоял, прислонившись плечом к молодому дубу. Сильное волнение, донимавшее его с самого утра, теперь вдруг куда-то исчезло. Глядя на суровое лицо Владимира Андреевича, нетерпеливо расхаживающего по лужайке между кряжистым дубом и стройным ясенем, Нелюб сознавал, что неспроста упрятаны в лесу три конных русских дружины.

«Коль тут сам Боброк верховодит, значит, для решающего удара полк наш припасен! – думал Нелюб. – Иначе и быть не может!»

За спиной у Нелюба балагурил Вьюн, собрав вокруг себя больше десятка гридней.

– У Мамая, сказывают, зубы торчат изо рта, как у кабана, два сверху и два снизу, – разглагольствовал Вьюн. – Вместо носа у Мамая пятак свинячий, а когда он гневается, то у него из ноздрей дым валит. Вот так. Жрет Мамай мясо человеческое, но не брезгует и кониной. Князья наши постановили на совете: взять Мамая живым и всему люду на Руси показать. Так что, други мои, уж поусердствуйте, не рубите Мамая мечом, коль столкнетесь с ним в сече, но вяжите его веревкой.

– У меня и веревки-то нету, – прозвучал чей-то немного растерянный голос. – Как же мне быть?

– И у меня нету, – раздался другой голос.

– Коль Мамай столь страшен на вид и людьми питается, нечего его щадить! – воскликнул кто-то решительно. – Порубить на куски злыдня этого, и вся недолга!

– Верно! – загалдели дружинники хором. – Посечь! Изрубить Мамая! Нечего его щадить!

К столпившимся вокруг Вьюна гридням подбежал сотник Пахом, позвякивая кольчугой и металлическими щитками на руках и плечах.

– Эй, говоруны! Потише! – прикрикнул на воинов Пахом. – Мы в засаде стоим, а не на посиделках!

Прошло уже три часа томительного ожидания, если судить по солнцу.

Нелюб слышал, как Владимир Андреевич справляется у своего оруженосца о том, что творится на поле битвы. Оруженосец, отрок шестнадцати лет, бежит к дубу, на могучих ветвях которого примостился гридень Савва, как ворон на гнездовище. Окликнув Савву, отрок выспрашивает у него о положении дел на поле Куликовом, потом спешит ко князю, шурша прошлогодней опавшей листвой.

– Давят татары всем скопом на большой полк и на полк левой руки! – донесся до Нелюба встревоженный юный голос. – Оба полка наши все больше назад подаются, княже.

Негромко ругнувшись себе под нос, Владимир Андреевич решительно зашагал туда, где сидел на трухлявом поваленном тополе воевода Дмитрий Боброк.

До Нелюба смутно долетали довольно резкие фразы их короткого разговора:

– Ты заснул, что ли, брат? – сердито обратился к волынцу Владимир Андреевич. – Татары все больше теснят полки наши к Непрядве, а мы бездействуем!

– Не приспело еще время для удара, брат! – сказал Боброк холодно и непреклонно. – Пусть побольше татар втянется в прорыв на нашем левом крыле, тогда мы и ударим!

– Так ратники наши гибнут во множестве, брат! – кипятился Владимир Андреевич. – Стяги наши так и падают один за другим! Великокняжеский стяг тоже рухнул! Пора выступать, воевода!

– Рано еще! – стоял на своем Боброк. – Терпение, брат! Ударить надо наверняка!

Владимир Андреевич, не пряча своего раздражения, отошел обратно к своей дружине.

Истекал четвертый час тяжелейшей битвы. Грозный гул сражения все явственнее смещался на юго-запад, постепенно отдаляясь от болотистой речки Смолки в сторону крутого берега реки Непрядвы.