на мотоцикле, как некоторые Сашины сверстники, по крайней мере, не трясемся, что шею себе свернет. Футболом стал увлекаться…

— Футбольная династия вытанцовывается! — засмеялся отец.

— Да, в трех поколениях… Сашка раньше болтлив был; теперь становится малоразговорчив, по-моему, своему дяде подражает. Володя детей любит, они к нему льнут. Вот только у самого детей нет.

…Когда семья уселась за обеденный стол и беспорядочный обмен домашними новостями начал перемежаться минутками молчания, Константин Андреевич поглядывал на внучат, словно не узнавал их. Подумать только, Леночка уже первоклассница! Девочка, отрываясь от еды, поднимала глаза, чтобы поймать дедушкин взгляд и ему улыбнуться; на ее косичке покачивался голубой бант.

— Наташа, где наш старый альбом? Найди, пожалуйста, Олину детскую карточку, — попросил он дочь. — По-моему, Леночка похожа на свою бабушку…

А Саша, внук? Как вырос! О чем он сейчас думает? Чем интересуется? Спрашивать нельзя, надо выждать, когда сам с дедом заговорит. Наружностью Саша в отца, такой же худощавый, на голове иссиня-черные кудряшки… Борис-то бородку себе отпускает… Глаза у Саши серые, Наташины… Все это проносилось в голове у Константина за общей беседой.

Часы летели незаметно. Саша после обеда крутил регулятор радиолы, переключая звучание с одной волны на другую. Сентябрьские сумерки не заставили себя ждать, за стеклами широкого окна столовой вспыхнули уличные фонари. Деревья, которые Константин вместе с другими новоселами этого дома сажал в палисаднике в двадцать седьмом году, дотянулись уже до третьего этажа.

— Ребятки! — обратился он к сыну и зятю. — А что, если нам сейчас пройтись по улице Горького? Давненько я без дела по московским улицам не бродил.

Наташа уговорила их сперва поужинать. Когда стемнело, мужчины втроем не спеша брели по бульвару в сторону Белорусского вокзала под смыкавшимися над их головами кронами деревьев.

— Как они разрослись! — восклицал Пересветов.

Сегодня почему-то все отпечатывалось в его сознании сильней и ярче обычного. Семья прожила здесь почти тридцать лет. Многолюднее в вечерние часы стал бульвар. В толпе, медленно плывущей под цепочкой электрических лампочек, Пересветову бросилось в глаза, что москвичи с каждым годом все лучше стали одеваться. Он даже спросил, нет ли сегодня какого праздника? Володя отвечал: нет. У некоторых молодых людей усики, бородки, густые шевелюры, до войны подобной моды не водилось.

На улице Горького привлекали внимание ярко освещенные витрины опустевших вечером магазинов. Перед площадью Пушкина Константин Андреевич остановился против открытых ворот. В глубине двора виднелось старое здание редакции «Правды».

— Вот это самое место, — сказал он, — этот самый тротуар и дальше площадь снились мне в госпитале не один раз. Не знаю, почему именно они, а, скажем, не лес, который я люблю с детства, почему не глухариная охота, не футбол? Будто бы вот тут я иду не торопясь ясным летним вечером, в косых лучах солнца, а рядом по мостовой так же неторопливо и бесшумно катится возле меня чья-то легковая машина. Снилось несколько раз. Так странно! «Все тот же сон…»

— И во сне вы молодой, конечно? — предположил Борис.

— Молодой?.. Не знаю. Чувства, наверное, не стареют. Впрочем, со времен госпиталя я стал чувствовать, что у меня в груди сидит орган кровообращения. Раньше как-то не замечал, что он все время стучит… Еще снилось, что стою на балконе высокого-высокого дома, откуда видна вся Москва.

— Как муравейник внизу народ кипел? — хохотнул Борис — Сон из «Бориса Годунова»… А роман ваш, как вы думаете, — напечатают?

— Не знаю.

— Если напечатают, вас в Союз писателей принять могут?

Тесть засмеялся.

— Вот уж этого я и подавно не знаю.

Спать Наташа уложила отца на его кровать в кабинете с окном, открывавшемся на чугунных коней при въезде на Скаковую аллею. Сын лег там же на своей кушетке. Вполголоса, чтобы не разбудить Сашу, спавшего по соседству в столовой, они долго разговаривали. Владимир на этот раз изменил своей обычной замкнутости. Спрашивать тридцатисемилетнего сына о его личных делах Константин не хотел, ждал, не заговорит ли тот сам об «англичанке». Но их полуночная беседа не выходила из круга общих вопросов.

По словам Владимира, он за эти месяцы начал по уши влезать в смежные с философией психологию, педагогику.

— Это любопытно. По психологии кое-что я читал, но за тобой мне вряд ли угнаться, — добавил отец и про себя отметил, что сын не возразил. («Считает само собою разумеющимся. Да так оно, очевидно, и есть».) — Становишься, значит, на водораздел наук. Что ж, на стыке наук часто рождается новое.

— О новом пока речи нет, впору старое восстановить, что многими перезабыто.

— То есть что было у Маркса и Ленина?

— Не только у них. Что касается педагогики, то проблема школы выпирает на первый план как теоретически, так и практически.

— Что ты имеешь в виду?

— Поговори с Наташей. Ты же знаешь, она приходит с уроков расстроенная, иной раз даже поревет. Малыши второго, третьего классов, не говоря уже о семиклассниках, на уроках невнимательны, не слушаются, шалят. Запомнить всего, что в программах, не могут, у особо старательных развиваются нервные заболевания. Сашенька учится на четверки и пятерки, а как-то мне признался, что свою школу ненавидит.

— Вот тебе раз!

— Наташка бранит программы, родителей за то, что плохо воспитывают детей, не помогают готовить уроки. Но пересмотра требует все, от программ и учебников до методов преподавания и воспитания как в школе, так и дома.

— Беда в зубрежке?

— Не в ней одной. По старинке гонимся за обилием готовых знаний, втискиваем их в детские головки, а жизнь требует от людей первым делом умения мыслить, понимать что к чему, разбираться в знаниях, поток которых все увеличивается. Многое заученное успевает устареть, пока ученик ходит в школу или студент в вуз. В итоге потом на работе человек вынужден переучиваться, а это трудней, чем учиться заново, да еще и не приучили его педагоги к самостоятельному умственному труду. В Америке долго была популярной теория, будто при нынешнем техническом прогрессе рабочий становится бездушным придатком машины и ему скоро останется только нажимать кнопки. Жизнь этого не подтвердила. Сложность новых машин и устройств, стремительный поток изобретений потребовали от работников повышенного уровня культуры, гибкости мышления. Человек, а не машина остается главной производительной силой. Словом, оказалось, что теперь не только инженер, но и рабочий должен быть культурно развитой личностью. Если так дело обстоит в странах капитала, то и подавно у нас, где это не просто веление научно-технического прогресса, но и наше программное социальное требование. А где закладывается фундамент личности, если не в семье и школе? Вот перед тобой и