— Девочки, хватит, — решительно оборвал их Кристофер. — Вам придется отправиться домой вместе с вашей тетей.

— Мы хотим остаться.

— Я буду на съемках в Испании.

— Увидим ли мы тебя когда-нибудь? — спросил Патрик.

Кристофер потрепал соломенные волосы Патрика — точь-в-точь такие же, как его собственные:

— Трудно сказать.

— Может быть, однажды?

— Правильно — однажды.

Если бы Кристофер взглянул на Даллас, то увидел бы одинокую блестящую слезу, скатившуюся по бледной щеке. Но он смотрел на детей.

Даллас смахнула слезу и села в лимузин. Откинулась на белую плюшевую подушку, радуясь жужжанию кондиционера, заглушившему слова прощания детей. За короткое время они успели узнать и полюбить его.

Наконец-то все они в машине. Кристофер наклонился к окну и сказал Патрику:

— Не катайся один в море на доске и больше не бросай свой скейт на ступеньки. — А потом повернулся к Даллас:

— Я пришлю ваши вещи.

— Это не горит.

Хотя Кристофер смотрел на Тихий океан, будто не в силах смотреть на Даллас, она не могла отвести от него взгляда. Его глаза были такие же ослепительно голубые, как океан. Боль сжала грудь Даллас: никогда ей не увидеть его снова!

— Мое предложение остается в силе, — сказал он странным безразличным голосом, которым говорил с ней с тех пор, как она приехала в Калифорнию. — Если изменишь свое решение — позвони Кэлу. Он будет поддерживать со мной связь.

Посмотри на меня! Все, что ты должен, — это сказать, что любишь меня!

Он выпрямился и зашагал обратно к дому.

Она почувствовала себя покинутой.

Лимузин увозил их прочь. Все, кроме Даллас, обернулись, чтобы помахать на прощанье рукой.

Клубы пыли поднялись за лимузином.

Патрик проговорил мрачным глухим голосом:

— Я его больше не увижу.

Все повернулись и погрузились в унылое молчание. Даллас почувствовала, что дети осуждают ее.

Когда лимузин миновал охрану и выехал за ворота, Стефи потянула Даллас за рукав:

— Почему ты не захотела выйти замуж за папу?

— Я.., я…

Глаза Стефи потемнели. В них стояла такая мольба, что Даллас не могла ей ответить. Вместо этого она выглянула в окно.

Живописные мысы врезались в великолепный голубой океан. Чудесный теплый искрящийся день должен был стать днем ее свадьбы. Сегодня должна была бы наступить ее брачная ночь.

Она боролась за то, чтобы избежать этой судьбы, и выиграла.

Но почему же тогда победа совсем не обрадовала ее? И почему у нее так сильно болит сердце, что хочется умереть?

Жизнь у приморского ресторана продолжалась, но не так, как прежде. Даллас и дети, казалось, вернулись назад, в то ужасное время, последовавшее за смертью Кэрри и Ника. Только теперешний период был темнее и безысходное. Новое горе наслоилось на старое.

Стефи плакала по ночам, и Даллас приходилось постоянно за ней следить, поскольку она ходила во сне. Ночные кошмары Даллас участились. Она вскакивала в темноте, страстно желая найти покой в объятиях Кристофера, а потом вспоминала его ложь. Близнецы снова связались со своей ужасной компанией, и с ними все труднее становилось справиться. Оскар почувствовал напряженную атмосферу и стал чаще запивать, поэтому Даллас работала больше, а отдача стала меньше. Роберт говорил, что страховка на детей уже кончается.

Кристофер оставил свою яхту у причала. Подразумевалось, что Оскар присмотрит за ней. Но, напиваясь, он забывал проверить уровень воды в трюме, так что Даллас приходилось заниматься и яхтой. Каждый раз, когда она входила в каюту Кристофера, чтобы откачать насосом воду, она думала о счастливых и печальных часах, проведенных с ним здесь. Любопытно, что с течением времени все труднее становилось вспоминать плохое, труднее — ненавидеть его и легче — любить.

Сначала ей было слишком стыдно грезить об их страстной ночи. Но постепенно гнев рассеивался, уступая место более нежным и истинным чувствам. Она видела мысленным взором великолепие его стройного обнаженного тела. Вспоминала горячую силу его рта, прожигающего ее кожу. Но больше всего вспоминала его нежность и доброту. Если он так плох, то почему выручал ее с детьми и рестораном? Почему помог понять саму себя?

Она лежала в кровати без сна и мучила себя мыслями о нем, воскрешая в памяти его мозолистые руки, доводящие ее до экстаза. Представляла его жаркие губы, целующие ее тело. Она доводила себя до безумия, вспоминая его.

Он так и не звонил и не писал.

И с каждым днем она все больше мучительно хотела, чтобы он оказался рядом, хотела слышать его голос и чувствовать его внутри себя.

Забыл ли он ее?

Дни тянулись удушливо знойные. Опаляющие.

Ренни обнаружила в журнале фотографию красивой партнерши Кристофера. Даллас отняла у нее журнал и разорвала его на мелкие кусочки. Но не могла забыть чарующие зеленые глаза девушки и ее соблазнительные пухлые губы.

Однажды вечером за ужином, когда в разговоре возникла пауза, Патрик сказал:

— Интересно, он тоже скучает без нас? Никому не пришлось спрашивать, кого он имеет в виду.

— Конечно, — мудро проговорила Стефи, прокалывая вилкой горошину и поднося ее к кончику носа с целью изучения оной скошенными глазами.

— Он не писал и не звонил, — сказал Патрик в унисон молчаливому беспокойству Даллас. — Уже месяц.

— Я знаю, что это долго, — огрызнулась Даллас. — Разумеется, он забыл нас.

Двойняшки ринулись защищать его:

— Может, он просто обиделся.

— Его фамилия Стоун[5], не так ли? — проговорила Даллас. — С такой фамилией не обижаются.

Взгляд, которым обменялись все четверо детей, привел ее в ярость:

— Ты испортишь себе глаза, если не прекратишь рассматривать горошину, Стефи. Или положи ее в тарелку, или съешь!

— Я не люблю горох, — вызывающе опустила вилку Стефи.

— Неприлично критиковать еду, которую тебе дают, юная леди.

— Неприлично говорить гадости о моем папе. За что ты его ненавидишь? Даллас была задета за живое:

— Я.., не ненавижу его.

Никто больше не делал вид, что ест. Все неодобрительно смотрели на Даллас, так что ей стало неловко.

— Послушайте, уж не считаете ли вы, что я плохая, а?

— Нет, тетя Даллас, — замотали они головами.

— Тогда почему бы нам снова не вернуться к своим тарелкам?