Она задохнулась, остановилась, качнулась, она готова была обернуться, вернуться… Но вместо этого бросилась вперед. Она словно убегала от какой-то опасности, и от того, удастся ли ей убежать, словно бы зависела ее жизнь. И лучше ей было переломать ноги на этом болоте, чем не успеть, не суметь убежать – так она чувствовала.

Дом открылся впереди таким сиянием, что Ольге даже показалось, будто он охвачен пожаром. Она остановилась, тряхнула головой, провела рукой по ресницам. Они были мокрые от дождя и слез, и, может, это создавало иллюзию слишком яркого света в окнах? Но слезы сползли с ресниц, соединившись на щеках с уже упавшими раньше слезами, а окна дома сияли по-прежнему.

Ольга перешла через мостик и открыла калитку. В окнах первого этажа она издалека увидела мамин силуэт. Та стояла прямо, как всегда, но в ее не по-старчески стройной фигуре Ольге почему-то почудилась тревога.

Она пробежала по широкой дорожке, взбежала по ступенькам веранды. Входная дверь не была заперта и даже не была плотно закрыта, несмотря на холод, стоящий на улице.

Ольга распахнула дверь и увидела Нинку. Та сидела посреди комнаты на табуретке и была похожа на мокрую птичку. Нинка недавно купила себе смешную куртку – это был обычный пуховик, но прозрачный. В квадратных подушечках, из которых он состоял, видны были сиреневого цвета перья, которыми он был набит. Ольга улыбнулась, когда впервые увидела это экзотическое, вполне в Нинкином духе изделие.

И вот теперь ее дочь сидела на табуретке, как взъерошенная сиреневая птичка, и пол вокруг нее был мокрый. У Ольги даже мелькнула нелепая мысль, что это слезы натекли с Нинкиных щек на пол. Такого, конечно, не могло быть, но Нинка выглядела так не свойственно себе самой и поэтому так пугающе, что в голову могли прийти самые невозможные предположения.

– Нина! – воскликнула Ольга. – Что случилось?

Нинка молчала. Она даже не обернулась, когда Ольга вошла, и на голос ее не обернулась тоже, и на вопрос не ответила.

– Ты одна? – Ольга обошла вокруг табуретки и попыталась заглянуть Нинке в лицо. – Ты на чем приехала?

Заглянуть ей в лицо было невозможно: оно было опущено вниз и скрыто свисающими мокрыми волосами.

– Нина, разденься. – Голос Татьяны Дмитриевны звучал спокойно, но при взгляде на ее застывшую фигуру Ольге нетрудно было догадаться, чего стоит маме такое спокойствие. – У тебя куртка насквозь мокрая, надо высушить.

– Давай снимем.

Ольга присела перед табуреткой на корточки и протянула руку, чтобы расстегнуть «молнию» дочкиной куртки. И тут Нинка вдруг вскрикнула так пронзительно, так горестно, как будто Ольга собиралась ее задушить.

– Не-ет! – закричала она. – Я не могу-у! Так нельзя, нельзя, нельзя же!..

Она наконец подняла голову, и Ольга увидела ее лицо. Оно было искажено такой болью, как будто Нинку резали заживо.

Все, что заполняло болью ее саму, выветрилось мгновенно, забылось, вытеснилось страхом за дочь, да что там страхом, настоящим ужасом.

– Ниночка! – задыхаясь от этого ужаса, воскликнула Ольга. – Маленькая моя, да что с тобой?!

Она не называла дочку маленькой, кажется, с тех пор, когда та действительно была маленькой, кудрявой и резвой толстушкой, крепко целовала маму на ночь и тайком от нее вымогала у папы сладости. Выросшая Нинка давно уже презрительно фыркала в ответ на любую попытку родительской нежности, держалась с подчеркнутой независимостью и из детских привязанностей сохранила разве что любовь к сладкому.

– Он… Он… – трясясь от рыданий, проговорила она.

– Кто – он? Кирилл? – наконец догадалась Ольга. – Что с ним случилось?

– С ним… ничего… Он ушел… от меня…

«И всего-то? – с облегчением подумала Ольга. – Слава богу!»

Ужас, так мгновенно и сильно сжавший ее сердце, исчез, но пустота, в которую могла бы снова хлынуть собственная тоска, на его месте не образовалась. Сердце было заполнено тревогой за Нинку.

– Ниночка… – Ольга осторожно потянула вниз язычок «молнии», положила руку на дочкино плечо, чтобы снять с нее куртку. – Ну что же теперь? Ведь это с каждым может случиться.

– С каждым?!

Нинка отшатнулась, потом рванулась – так, словно собиралась бежать куда глаза глядят, но не смогла подняться на ноги. Табуретка скрипнула всеми ножками по полу и упала. И вместе с табуреткой Нинка тоже упала на пол с таким глухим стуком, как будто была не живой девочкой, а деревянной куклой. Самое жуткое было в том, что она даже не попыталась встать – как упала, так и осталась лежать лицом в пол, только плечи вздрагивали от рыданий.

– Господи! – Ольга присела на корточки рядом с ней, бестолково хватая ее за судорожно трясущиеся плечи. – Ниночка, ну что же ты, господи?! Ты ударилась, да? Больно? Ну вставай, вставай…

Нинка не встала, а стремительно села на полу. Ее лицо было залито слезами. Глаза, и так не слишком большие, теперь превратились в щелочки, нос покраснел и распух.

– Этого не может быть с каждым! – сквозь слезы выкрикнула она. – Только со мной! Потому что я дура безглазая, в упор себя не вижу!

– В какой упор? – растерянно спросила Ольга.

– В такой! С моей уродской рожей и жирной жопой я за парня должна зубами держаться, а не выпендриваться! А я… я…

Она махнула рукой и зарыдала. Ольга обняла ее, и Нинка наконец перестала рваться куда-то. Она плакала, прижавшись лбом к маминому плечу, и Ольга чувствовала, что сама сейчас разрыдается, да еще и громче, и отчаяннее. Как этот подонок мог сказать такое девочке, доверчивому ребенку?!

– Ниночка… Ниночка… – бестолково повторяла она, гладя дочку по мокрой взъерошенной голове.

– Ну-ка вставайте обе.

Голос Татьяны Дмитриевны прозвучал так, как мог звучать только ее голос: с суровым сочувствием. Да, именно так. Ни она, ни Нинка не могли быть безразличны маме и не были, это Ольга знала. Но представить, чтобы та стала рыдать над ними обеими, заставляя и их рыдать еще отчаяннее, – представить это было невозможно.

– Да, – сказала Ольга. – Да, мы сейчас.

– От того, что вы будете биться головами об пол, легче вам не станет.

Точно таким же отрезвляющим образом бабушкин голос подействовал и на Нинку. Она послушно поднялась с пола, цепляясь за Ольгину руку. Но, правда, сразу же снова села на табуретку: ноги ее не держали.

– Насквозь мокрая, – сказала Татьяна Дмитриевна, поднимая с пола ее куртку. – Ты пешком из Москвы шла, что ли?

– Н-нет… – пробормотала Нинка. – Не из Москвы. От электрички. Только я не на той станции вышла, раньше, кажется…

Ольга похолодела, представив, как Нинка шла целый перегон, а то и больше, одна. И где она шла, вдоль железнодорожного полотна, что ли? И кого она могла там встретить, и что с ней могло произойти!..