Если бы у него были проблемы с сердцем, он бы умер на месте.

Он, не церемонясь, начал трясти тощее тело:

– Эмма! Эмма… Эмма!

Она резко проснулась. Быстро накинула на худое тело с четырьмя красными царапинами простыню. Нечто…

– Was? Was? Давид?!

– Номер! Номер, который вы только что прошептали! «Neun, acht, sieben, acht, vier». Что… что он значит?

Эмма потерла глаза, словно желая убедиться, не спит ли она.

– Ich… Я не понимаю… Вы меня stören[29] ради этого или чтобы… – Она указала на дверь. – Почему вы открыли? Вам здесь было что-то нужно?

– Ничего подобного! Ваша комната уже стояла нараспашку, когда я проходил мимо.

Эмма подтянула колени к груди:

– Я ошибаюсь или… вы… рассматривали меня?

– Отвечайте! Что значит этот номер?

– Вы… Я знаю, что вы меня изучали… Вы вошли в мою комнату, пока я спала…

Давид смутился:

– Эмма… Расскажите сначала об этих цифрах… Цифры. Neun, acht, sieben, acht, vier…

Она чуть приподнялась, на секунду обнажив торс. Ее тяжелые груди отливали мертвенно-белым цветом.

– Число, которое immer wieder kehren[30] в голове после аварии. За секунду до того, как машина въехала в дерево, я увидела эти цифры на Kilometerzähler[31]. 98784. Это пробег моего автомобиля. Почему я его запомнила, не знаю. Но я постоянно об этом думаю. – Она взяла Давида за руку. – Вы пришли ко мне… под предлогом этого числа? Какой же вы… дурачок, Давид…

Давид почти перестал соображать, что происходит.

– Никакой не… предлог. А… – Он отнял руку и поднес ко лбу. – Вы в этой истории играете определенную роль, Эмма… Ваша… ваша авария случилась не просто так… Нас… нас, по всей видимости, втянули во что-то, мы часть какого-то плана.

– Плана?

Отметина с датой на дубе. Фотография энтомолога. Спидометр. Три числа из семи, обнаруженные в порядке следования убийств… То, о чем невозможно подумать, претворяется в жизнь.

– Плана судьбы… или смерти… Цепочка событий, которые… восстанавливают путь человека, умершего двадцать семь лет назад, и пытаются куда-то нас привести.

– Какого человека?

Давид больше себя не контролировал.

– Демона… Самого ужасного… И он пытается вернуться.

Эмма снова поймала его за руку:

– Вы уверены, что не… что не пытаетесь задурить мне голову своими странными историями? Эта дверь была закрыта, я в этом уверена. А теперь вы сидите у меня на кровати…

Она опустила глаза, потом снова пристально посмотрела на него:

– Давид, вы что-то хотите мне сказать?

– Послушайте, Эмма. Думаю, будет лучше…

За его спиной послышался скрип половиц.

Давид сидит на постели. Она, совершенно голая, улыбается ему.

Затмение.

Удар кулака обрушился на Эмму с яростью урагана, превратив ее верхнюю губу в кашу.

Следы появились ночью. Щурясь из-за слепящего белого света, Кэти различила по крайней мере четыре следа.

Постояв на пороге шале, закутанная в шаль крупной вязки – один из жутких подарков матери, – она осмотрелась и решилась дойти до места, где обитал дрозд.

Деревянный домик был сброшен на снег и поломан. Вокруг валялись черные перья. Нигде ни тушки птицы, ни крови, только рядом с маленьким полукруглым отверстием-входом в домик лежал клюв ярко-оранжевого цвета.

Кэти бросилась на крыльцо, снег хрустел у нее под сапогами. Она заметила, что следы, огибавшие шале, аккуратно обходили волчьи капканы и направлялись к серым разлагающимся тушам.

Значит, Артур не обманул. Сказки о рыси, которую привлекает запах мертвечины, стали реальностью.

Теперь эти голодные звери, раздразненные запахом падали, до которой не могли добраться, бродили в окрестностях шале. Быть может, они даже следили за ней прямо сейчас, готовые броситься и разорвать ее на части.

Кэти спряталась в доме, просунув голову в дверную щелку. И увидела человеческие следы около окон. Судя по всему, кто-то топтался на месте какое-то время.

Ночью за ними следили. Не иначе как Франц, этот маньяк.

Опасностей становилось все больше – и в доме, и вне его.

«Пора отсюда сваливать», – подумала она. Родители, наверное, с ума сходят, не имея от нее новостей. Кэти обещала им позвонить. Мать уже, скорее всего, обратилась в полицию.

Мысль о том, что их ищут, ненадолго вернула Кэти надежду, которую тут же снова сменил ужас. Ведь никто точно не знал, где они находятся. Шварцвальд… одни бесконечные деревья. Их никогда не найдут.

Она посмотрела на теряющуюся в лесу дорогу. По крайней мере четыре часа пешком, сказал тогда Давид, идти надо по снегу и холоду, и желательно в снегоступах. Туда-обратно – минимум восемь часов. Если выйти рано утром с едой и запасной одеждой, то это возможно. Горнолыжный курорт с подъемниками и трассами для спуска, расчищенными дорожками для беговых лыж и людьми, лица и плечи которых облезают от солнца, должны быть не так уж и далеко. Она сможет дойти. Да, сможет. Так нужно. Это вопрос жизни и смерти.

Письма от Мисс Хайд, аборт… Все это казалось ей таким далеким, таким не важным по сравнению со страхом, который она испытывала теперь.

Вдруг ей защекотало ноздри. Она различила специфический аромат своих собственных духов «Лулу».

Она повернулась и вздрогнула от неожиданности. У нее за спиной стояла Эмма, одна рука висит вдоль тела, в другой – круассан, верхняя фиолетового цвета губа вздута, кажется, вот-вот лопнет.

– Вы еще пожалеете, что ударили меня.

Эмма дохнула Кэти прямо в лицо.

– Угрожаете? – спросила Кэти мрачно. – Для начала, чтобы я больше не видела вас в моей одежде. И не пользуйтесь моими духами. Совсем уже?!

Но, не дослушав ее, Эмма развернулась и ушла, жуя круассан.

«Как она меня достала!» – думала Кэти, готовя завтрак. Она вспомнила, как Эмма храпела, словно пьяный солдат. Страховками торгует? Может, и так. Даже скорее всего. Во всяком случае, наглости ей не занимать.

День явно начался плохо. Но это уже становилось привычным.

Скоро в гостиную вошла Аделина, прижимая к груди Гринча. Глаза у нее покраснели и опухли, волосы были непричесаны, как будто накануне она что-то бурно отмечала. Кэти подошла к ней, не веря собственным глазам.