– Я понимаю, мне просто хотелось, чтобы ты знал о «папке П.».

– Я благодарен, что ты сказал мне о ней.

– Я чувствую, что за всей их затеей что-то кроется. Ведь я… – И тут неожиданно поддавшись непонятному порыву, я выпаливаю то, что так долго не позволяла сказать гордость: – Ведь я невиновен, Сэнди, правда невиновен!

Сэнди наклоняется вперед и похлопывает меня по руке, похлопывает так, как умеет только он один. На его лице – глубокое сочувствие и печаль, выработанные долгим опытом. Встречая понимающий, как у верной собаки, взгляд его карих глаз, я сознаю, что Алехандро Стерн, один из самых лучших, самых искусных адвокатов в городе, слишком часто слышал такие пылкие заверения в невиновности.

Без десяти два мы с Джейми Кемпом встречаемся на углу Гранд-стрит и Файкр-стрит с Барбарой. Втроем мы идем отсюда к зданию суда. Под его колоннами на ступенях нас уже поджидает орава репортеров. Я знаю запасной выход из здания через полуподвал с отопительными установками, но мне приходит в голову мрачная мысль, что может наступить такой день, когда возникнет еще более острая необходимость ускользнуть от назойливой прессы и телевидения, и потому решительно протискиваюсь сквозь шумную толпу с гудящими микрофонами и нацеленными на меня камерами, твердя на ходу: «Никаких комментариев».

Стэнли Розенберг с Третьего канала, красивый парень, если бы не торчащие вперед передние зубы, оставив своего оператора, первым пробивается к нам. Мы с ним давно обращаемся друг к другу по имени.

– Есть вероятность, что вы выскажетесь перед объективом?

– Нет.

Кемп пытается вмешаться, но я отстраняю его.

– Если передумаете, – говорит Стэнли, – обещайте первое интервью мне.

– Потом, все потом, – говорит Джейми.

Надо отдать должное Стэнли: он не теряет чувства юмора, представляется и начинает разговор с Кемпом. Интервью на телевидении перед судом, говорит он, всем пойдет на благо. Стерн попросил меня не делать никаких заявлений, но Кемп на ходу бросает: «Мы подумаем, подумаем». Мы с ним с обеих сторон загораживаем Барбару от наседающей оравы журналистов. Стэнли степенно вышагивает позади.

– Что вы думаете о том, что Реймонд Хорган будет свидетельствовать против вас? – выкрикивает Стэнли напоследок.

Я быстро оборачиваюсь. Он щерится во весь рот, обнажая неровные зубы; понимает, что достал меня этим вопросом. Откуда он это узнал? Наверное, это его предположение, сделанное после того, как ему в руки попал список свидетелей. Розенберг давно связан с Реймондом, и чутье подсказывает мне, что он упомянул его имя не случайно.

Через вращающиеся двери мы входим в здание. За нами гурьбой вваливаются журналисты и радиокомментаторы с магнитофонами. Телевизионщиков сюда не допускают.

Мы идем по коридору к лифтам. Я дотрагиваюсь до ладони Барбары, которая держит меня под руку.

– Как ты? – спрашиваю я.

Взгляд у нее озабоченный, но она говорит, что нормально. Стэнли не так хорош, как на экране, добавляет она. На экране они все хорошо выглядят.

Я встречаюсь с достопочтенным Эдгаром Мамфри, председателем Верховного суда округа Киндл. Эд ушел из прокуратуры примерно в то время, когда я начинал. Даже тогда он внушал благоговейный ужас, причем по одной причине: он был очень богат. Его отец открыл в нашем городе сеть кинотеатров, которые со временем выгодно переделал в гостиницы и радиостанции. Эд, естественно, делал вид, что равнодушен к отцовскому состоянию. Он прослужил прокурором около девяти лет, затем занялся частной практикой, но недолго, год-два, а потом сел в судейское кресло. Он показал себя неподкупным опытным судьей; правда, ему чего-то не доставало, чтобы считаться блестящим профессионалом. Председателем Верховного суда он стал в прошлом году. Пост этот считается преимущественно административным, хотя председатель самолично решает вопросы о привлечении к суду и заслушивает подсудимого, когда тот признает себя виновным на ранней стадии процесса.

Я сажусь в переднем ряду темноватого, отделанного в стиле рококо зала заседаний. Рядом со мной Барбара в дорогом темно-синем костюме. Удивляюсь, зачем она надела шляпу с черной вуалью. Я подумываю, не сказать ли ей, что до похорон еще далековато, но она никогда не понимала черного юмора. Неподалеку три художника с местных телестанций торопятся запечатлеть мой римский профиль. За ними журналисты и зеваки, которые ждут не дождутся увидеть, как я буду реагировать на обвинение в убийстве.

Ровно в два часа в зал входит Нико дель Ла-Гуарди, за ним семенит Мольто. Нико скрывается в небольшой боковой комнате и оттуда через открытую дверь охотно отражает град репортерских вопросов. Окружной прокурор строит из себя важную шишку. При появлении Нико Барбара крепче сжала мою руку.

Когда двенадцать лет назад я познакомился с Нико, сразу угадал в нем сорванца-хитрована из эмигрантского семейства. Этот тип людей хорошо знаком мне еще по школе и по улице. Я не хотел быть похожим на них, не хотел быть хвастливым говоруном, как Нико. Но мы сблизились с ним, поскольку оба были новичками в прокуратуре. Вместе ходили завтракать, помогали друг другу составлять документы. Потом в результате национальных различий мы разошлись. После нескольких лет секретарства при председателе Верховного суда меня сочли достаточно подготовленным для работы в прокуратуре. Нико, как и многие другие, пришел туда, уже имея партийные связи. В своем избирательном округе он заправлял делами организации двоюродного брата Эмилио Тоннетти, уполномоченного по выборам в нашем округе. Тот и устроил его прокурором. Он был последним политическим выдвиженцем, которого Реймонд согласился взять в штат. Нико знал половину служащих муниципалитета и не упускал случая купить билеты на пикники и состязания по гольфу для сторонников своей партии.

Вопреки ожиданиям Нико оказался более искусным юристом, чем о нем думали. Он хорошо пишет деловые бумаги, хотя не любит сидеть в библиотеке, и убедительно выступает перед присяжными заседателями. Я наблюдал за ним много лет. В суде он держится как большинство обвинителей: неумолимый, придирчивый, ни тени улыбки и удивительная напористость, которую я иллюстрирую байкой про «Дело о климаксе», вошедшее в юридический фольклор. На прошлой неделе я рассказал ее Сэнди и Джейми, когда они спросили о последнем процессе, проведенном мной совместно с дель Ла-Гуарди.

Это случилось много лет назад, вскоре после того, как нас стали привлекать к работе над уголовными преступлениями. Однажды за неимением лучшего мы согласились взяться за одно гиблое дело об изнасиловании.

– Делягарди призвал к свидетельству потерпевшую, чернокожую Люцию Фаллон, – рассказывал я Сэнди и Кемпу. – Она служила в баре, в тот день закончила работу в четыре часа дня и собиралась идти домой, где с четырьмя ребятишками сидел ее безработный муж. Выходя, она столкнулась с Фредди Маком, который имел четыре судимости за изнасилования и грабежи. Они разговорились, и Люция согласилась, чтобы он подвез ее на своей машине домой. По дороге ответчик воспылал к новой знакомой страстью и, достав нож, добился того, что, судя по всему, само шло ему в руки. Судья Хол Лернер удалил из зала всех негров – осталось только десятка полтора белых среднего возраста. Они с любопытством рассматривали чернокожую леди, с которой обошлись не так вежливо, как она ожидала, садясь к незнакомцу в машину.