– Понял? – спросил Гусев. – Вижу, понял. Тяжелый случай, Леха. Соседи, гады, донесли. Участковый стал вести наблюдение и подтвердил. Мальчишка лет десяти. Ночью появляется на балконе. Только ночью. Мать – учительница. Героическая женщина, думаю – сама рожала, втайне. Но и дура изрядная. Эгоистка чертова. И ребенку жизнь изуродовала, и себе. Так в фашистской Германии немецкие семьи еврейских детей прятали. Но ведь не по десятку лет кряду… На что надеялась? Вот тебе и диспозиция. Готов идти?

– Что мне делать-то? – спросил Валюшок. – Не в том смысле, что деваться некуда, а делать-то что?

– Как обычно – держать мне спину. Пойдем.

Чистая и опрятная лестница вела их на пятый этаж.

– Ты раньше это делал? – буркнул Валюшок Гусеву в спину.

– Дважды, – ответил тот.

– И что было?

– Оба раза пришлось стрелять.

Валюшок тяжело сглотнул, кашлянул и снял игольник с предохранителя.

– А где этот участковый? – вспомнил он. – Как же мы на такое дело и без мента? Дело-то не уголовное, гражданское.

– Он боится. Сказал, все что надо задним числом подпишет, а с нами идти – ни-ни.

– С-скотина… – прошипел Валюшок.

– Отнюдь, – мягко сказал Гусев. – Нас ведь разгонят, а ментам оставаться. Кому же охота за чужие грехи…

«Вот именно – грехи, – подумал он. – Кто нас ждет там, наверху? Только бы не даун. Все, что угодно, только не даун. Ведь не смогу же… Урод должен быть уродом, вызывать отвращение, желание сделать так, чтобы он исчез из нашего мира быстро и навсегда. Дауны, выросшие в семьях, не такие. Ни у одного нормального человека на них рука не поднимется. Дети с синдромом Дауна, если с ними хорошо занимались родители, превращаются, как правило, в милейшие существа. И когда они становятся взрослыми, им можно только сочувствовать, но никак не ненавидеть. Их словно лишили ненужной части разума специально, чтобы оставить счастливыми. Детьми. Нужно признаться, с даунами выбраковка промахнулась. Обществу нужны убогие. Не бесноватые и юродивые, а именно убогие. Чтобы жалеть. Как раз жалости нам сейчас не хватает, не осталось ее в стране ни на грош. Вот давешняя тетка, которая грабителя пожалела… Встал на дороге суперагент Пэ Гусев со своей лицензией на убийство и всю проявленную гражданкой потерпевшей жалость низвел даже не до нуля, а в минус загнал. Переработал в ненависть. Уф-ф… Нет, это не может быть даун. Их вычисляют стопроцентно на ранних сроках. До трех месяцев, кажется».

Гусев позвонил в дверь и отстегнул с груди значок.

– Только не вздумай разговаривать, – бросил он через плечо. – Молчи и держи мне спину. Увидишь, я все сделаю наилучшим образом. Стыдно не будет. И вообще, это не Гусев с Валюшком, это государство пришло. А государство, как известно, – аппарат насилия.

– Кто там? – спросила из-за двери женщина. Голос у нее был донельзя настороженный.

– Извините, пожалуйста, это Агентство социальной безопасности, – сказал Гусев, демонстрируя значок дверному глазку. – Старший уполномоченный Гусев, уполномоченный Валюшок. Мы должны задать вам несколько вопросов.

За дверью повисла гробовая тишина. Правило «мой дом – моя крепость» в Союзе позволяло забаррикадироваться в своей квартире даже от милиции, буде та явится к вам без постановления на обыск. Но в отношении АСБ никакие правила не действовали. Жать на кнопку и разговаривать с жильцами Гусев был не обязан, он мог без лишних церемоний просто взломать дверь. Тем более – эту, хлипкую и древнюю.

– Нам обязательно нужно с вами побеседовать. Это очень важно.

– О чем? – спросили из-за двери.

– Простите, через дверь такие вещи не говорят. – Гусев произносил слова очень мягко, но без той хорошо знакомой Валюшку приторной ласковости, которая предвещала беду. – Впустите нас, пожалуйста. Если какие-то сомнения, позвоните в Центральное отделение АСБ, я вам продиктую телефон. Мы подождем.

Снова тишина.

– Я бы вам советовал не тянуть время. – Гусев прицепил значок обратно под куртку. – Вы же знаете – если уж мы пришли, то мы обязательно войдем. Давайте не будем превращать деловой разговор в выяснение отношений.

– Убирайтесь! – прошипели изнутри.

Гусев раздраженно цыкнул зубом.

– Хорошо, – сказал он. – Будьте добры, отойдите от двери, мы ее сейчас выбьем. Ну-ка, Леха, раз-два…

– Стойте! – Щелкнул замок, дверь приоткрылась на цепочку. В проем на выбраковщиков глядело некрасивое сморщенное личико – жидкие бесцветные волосы, тяжелые очки. Типичная училка из числа люто ненавидимых школьниками. Гусев знал, что клиентке под сорок, но выглядела она на все полсотни, да еще и с гаком. «Завоевать расположение такого человека – дохлый номер. Она априори ненавидит всех. А детеныша себе родила в качестве игрушки, на которой может вымещать комплексы. Господи, какую чушь я несу! Хотя понятно зачем. Восстанавливаю себя против клиента. Привычка. Старая добрая профессиональная манера. Чтобы не было мучительно больно».

– Спасибо, – улыбнулся Гусев. – Мы тоже не хотим шума. Разрешите войти?

Женщина смерила Гусева ледяным взглядом – маска, за которой просматривается надвигающийся паралич воли. «Она уже сломана. И это тоже сделал я. Какое, на фиг, государство! Это ты, Гусев, приперся в ее жилище с огнем и мечом. Как последний бандит, посягаешь на то немногое, что есть у человека, – его территорию. Ладно, хватит казниться. Быстро сработал – быстро ушел пить водку».

– Вера Петровна. Мы. Пришли. С вами. Разговаривать. – Гусев ритмично покачивал в воздухе рукой. – Давайте. Сядем. И мирно. Разберемся.

Дверь медленно захлопнулась. Звякнула цепочка. Гусев облегченно перевел дух. Не хотелось ему ломать дверь. Жалко было ушибать плечо. Свое ведь, не казенное. Да и дверь еще послужит – в квартиру потом кто-то въедет, буде училку придется забраковать.

Женщина, видимо, терзалась сомнениями, потому что ждать пришлось чуть ли не минуту. И все-таки она открыла. Выбраковке нужно открывать. Выбраковка не шутит.

– Заходите, – процедила женщина.

Квартира была двухкомнатная, и из наглухо закрытой спальни («Детской», – поправил себя Гусев) не доносилось ни звука. Обстановка в доме оказалась скудной и даже ветхой, а главное – на всех предметах лежал дух тяжелой и затхлой неухоженности. Гусев огляделся и почувствовал, в чем дело. Здесь свила гнездо легкая и почти неявная душевная болезнь хозяйки, неопасная для окружающих, но страшно отразившаяся на судьбе ее сына. А скорее всего – и послужившая для мальчика поводом родиться.

– Мы присядем, – сказал Гусев. Древний обтрепанный диван заскрипел под его тяжестью. Валюшок садиться не стал, а прислонился спиной к дверному косяку. Женщина тоже осталась стоять, прижав руки к груди и опустив глаза.

– Вера Петровна, – начал Гусев. – Прежде всего давайте определим главное – наши отношения. Поймите, АСБ пришло к вам без намерения совершать насилие и уж тем более – ломать ни в чем не повинную мебель. Помогите нам, пожалуйста, а мы постараемся никак не ущемить ваши конституционные права.