∗ ∗ ∗

Учитывая всё это, последние дни были чрезвычайно радостными. День в парламенте прошел на ура, щенки делали успехи в дрессировке, а Жемчужина сидела, не двигаясь, целых четырнадцать минут. Жизнь дома стала снова превращаться в счастливую кутерьму. Самое главное — Финн наконец получил возможность побегать без поводка. Но среди всех этих позитивных новостей оставалась одна беспокоящая меня вещь. Я знал, что был неправ. Джемма ничего не говорила мне, потому что знала, что это меня ранит. Я понимал, что с трудом переживал неделю, окончившуюся поездкой в парламент. Мне тяжело было жить в эти недели после нападения, и точка. Но теперь это всё осталось в прошлом. Мы двигались вперед, к такой жизни, о которой могли только мечтать. Финн чувствовал себя хорошо, он снова вернулся со мной на работу. Жизнь опять приходила в прежнее русло, так почему же я чувствовал себя так уязвимо?

Тревога это чертовски плохое состояние, и все, кто переживал ее, это знают. С ней трудно справиться и также тяжело говорить об этом. Когда ты надеваешь маску и пытаешься казаться смелым — это нормально и понятно. Но так получается не всегда, и если ты так делаешь, то тревога возникает сама по себе. Парадоксально, но если ты получаешь серьезную травму, то она переносится легче, чем тревога. В первые недели выздоровления Финна ощущать тревогу было чем-то нормальным. Появление панических атак можно было объяснить посттравматическим синдромом. В тот период я не мог спать, не мог сосредоточиться. Дэйв перестал быть «нормальным». И хотя справиться с физическим проявлением тревоги было не так просто, они были предсказуемы, учитывая недавно произошедшие события.

Но когда у меня появились дела, панические атаки стали случаться всё реже. Я вновь вернулся на работу, выздоровление Финна шло полным ходом. И у меня появились темы для разговора, которые не крутились вокруг событий «той ночи». Как следствие, настроение стало выравниваться. «Нормальный» Дэйв вошел в режим. Поэтому можно было ожидать, что тревога «помашет мне ручкой» и уйдет.

Но она не ушла. Из своего опыта я заключил, что она бьет тебя, когда ты на взлете. В том, что касается ухудшения настроения, тревога имеет силу атомного оружия.

Она ведет с тобой выжидательную игру, выбирая то время, когда ты полностью расслабишься. Ждет момента, когда у тебя не будет дел и ни о чем не надо будет думать. Она приходит к тебе, когда ты ждешь своей очереди на кассе в магазине или когда сидишь в кабинете начальника, ожидая, пока он поговорит по телефону. А иногда застанет тебя врасплох в пробке, когда тебе не на что отвлечься, или когда стоишь на детской площадке и ждешь какую-то из своих дочерей.

И вот тогда она сбивает тебя с ног, словно скорый пассажирский поезд, и ты словно получаешь удар в грудь. И неважно, что ты при этом делаешь, ведь ты не можешь себя контролировать.

Я постоянно говорю «ты», но, конечно, имею, в виду «я». Является ли это отрицанием того, что это есть в тебе? Или, может быть, отражением характера нашего общества, стремящегося приписать такую слабость другому человеку? Думаю, и то, и другое.

Наибольшей сложностью было то, что я не мог контролировать тревогу, и это сильно ухудшало ситуацию. Все механизмы борьбы со стрессом, которые мне были знакомы, я изучил еще в детстве, пытаясь справиться с проявлениями проблем моей матери, однако, похоже, они больше не работали. Или, может быть, я забыл, как они работали? Что бы я ни делал, пытаясь преодолеть тревогу — дышал ли глубоко и медленно, говорил ли себе, что выгляжу глупо, — но гора никак не могла родить мышь, которой на самом деле была тревога.

Она почти всегда начиналась с чувства вины. Ошеломляющей и всеохватывающей вины. В голове у меня начинались такие мысли: «Я позволил этому случиться. Я позволил этому произойти с моим мальчиком. Я подвел его». В этот момент гора начинала расти, и я начинал сомневаться во всем и задавал себе разные вопросы: «Могу ли я быть хорошим отцом? Хороший ли я кинолог? Смогу ли я вернуться на работу? А сможет ли Финн? Что ожидает меня, если он не сможет? Сейчас, когда я пишу это, подобные мысли кажутся мне смешными. Такой и была моя тревога, на которую я тратил часы. Вы, безусловно, знаете такой тип тревоги. Это та тревога, после которой, просыпаясь на следующее утро, ты думаешь: «Что-о-о? И из-за этого ты вчера так переживал?»

Но тревога не проходила. И это только усугубляло ситуацию. Это означало, что страх появляется из-за каких-то определенных вещей и превращается в страх перед самим собой. Что было во мне такого неправильного, из-за чего я не мог справиться со всей этой глупостью? Что мне надо сделать? Остановить сердцебиение? Спуститься с небес на землю? Выйти из замкнутого пространства? Это был ужасный замкнутый круг, и когда я попадал в него, цель всегда была одна — выйти.

Когда ты стоишь в очереди, можно просто оставить вещи и уйти. На дороге свернуть на обочину и уйти тоже не составляет труда. Из кабинета начальника или с многолюдной детской площадки исчезнуть довольно трудно. Я никогда не плакал так много перед людьми, как в тот раз: возможно, это был мой способ «уйти», когда я не мог сделать этого физически.

Другой способ держать страхи под контролем — быть всё время занятым. Не надо давать пустоте выстраиваться с самого начала.

Честно признаюсь: некоторые из моих страхов имели под собой определенные основания. Хотя большинство из этих страхов были, без сомнения, лишь плодом фантазии, вокруг меня происходили вещи, не дававшие мне покоя. Я перестал быть анонимом в Интернете и начал регулярно общаться с незнакомыми людьми. И поэтому происходил ежедневный обмен комментариями — чаще всего они были положительными, — например, видео с манекен-челленджем получило массу позитивных откликов, но то тут, то там попадались и негативные комментарии.

Я также волновался из-за того, что к Финну приковано всеобщее внимание, смотрел, как и для чего используется его фото. По этой причине я очень болезненно реагировал на те случаи, когда люди использовали описания ужасов, произошедших с моим другом, в своих собственных целях. Также, к своему неудовольствию, я начал замечать, что то, что я запустил с благими целями, уходило у меня из рук. Возможно, здесь стоит задать старый, несколько набивший оскомину вопрос: «Ну и что тебе с того»? Я не знаю. Но каковы бы ни были причины моего непрестанного беспокойства, стало понятно, что нужно двигаться дальше.

Но к чему? К работе, где рядом со мной будет Финн. Однако после той бури эмоций, которую я испытывал в течение двух предыдущих недель, я понял, что одному мне не справиться. Нужна была чья-то помощь.

И случай попросить ее, к счастью, вскоре представился. Мы собирали деньги для двух благотворительных организаций и распространяли информацию о них. В результате к моему коллеге подошел человек и сказал, что хочет перечислить деньги. Это был родственник модного специалиста по уходу за собаками, Боба Шоу, который умер от рака за несколько лет до этого. Его семья каждый год проводила благотворительные мероприятия, посвященные его памяти, поэтому она могла направлять средства на добрые дела. Члены семьи узнали об истории Финна от своего друга, который работал в полиции графства Хартфордшир, и послали двести пятьдесят фунтов для благотворительной организации по нашему выбору.