Таким образом, наш анализ KnowledgeScapes показывает, что “город знания” Йена отличается высокой способностью интегрировать множество гетерогенных акторов на небольшой территории старого городского центра (ср. плотность расположения учреждений знания на карте). Многообразная деятельность центральных основанных на знании институтов по формированию сетей, а также живая городская среда в небольшом пространстве создают шансовые структуры и преимущества тесного контакта, которые могут (но не обязательно) содействовать инновациям – и в данном случае действительно это делают. Главное здесь – потенциалы и шансовые структуры. Это распространяется на все, включая самые общие, ожидания, относящиеся скорее к настроениям и “духу”, нежели к положению в сети экспертного знания, – ожидания того, что “место” само по себе, как городское пространство стимулов и контактов, окажется – обязано оказаться – выгодным в плане работы и карьеры (новые требования к специфическому городу и его политике!). Отсюда следуют, помимо всего прочего, ожидания горожан, ясно и настойчиво высказываемые ими локальным элитам. Одним из таких главных требований, передаваемых через локальные СМИ, является требование усилить качественную (а не количественную) и одновременно комплексную (а не фрагментированную) политику развития города!

Если нанести на карту города расположение учреждений, в которых интенсивно производится и перерабатывается знание, то видно их скопление вблизи центра. Это представляется прямым подтверждением нашей реконструкции габитуса знания. Поэтому здесь, разумеется, следует указать на то, что социальные среды знания и медийные эффекты лишь наслаиваются на попытки картирования институтов и их целевые проектные сети, поскольку наряду с ними они обнаруживают также самостоятельные расширения, поддающиеся картированию посредством сетевых графов, и способствуют образованию локально-специфичных преимуществ агломерации.

Для анализа форм габитуса города мы осуществили дальнейшую сортировку многообразных констелляций акторов и институтов в городских регионах, применяя аналитико-управленческую модель, разработанную в роттердамском Европейском институте сравнительной урбанистики (EURICUR). С ее помощью можно привязать наш анализ KnowledgeScapes к конкретным политическим сферам, релевантным для развития специфичных для каждого города доменов знания и форм габитуса.

Илл. 6: Политические поля в рамках основанной на знании динамики развития города и форм габитуса

Источник: EURICUR Rotterdam, 2004: 30.

Чтобы продемонстрировать специфику основанных на знании вариантов развития пространства и связанных с ними управленческих опций, внутри овала помещен маленький “Дом функций знания”. Тут мы можем идентифицировать четыре задачи, имеющие главное значение для посттрадиционных обществ и их городских пространств. Они профилируют “культуры обучения”, содействующие инновациям, а также их инкубаторы.

Функции:

– Применять знания.

– Создавать новое знание.

– Привлекать и/или удерживать работников знания.

– Создавать/профилировать Sticky knowledge places и кластеры роста.

Важным первым шагом в наших исследованиях габитуса знания в нескольких избранных городах было сосредоточение анализа на центральных констелляциях знания и их организационном устройстве. Этот базовый паттерн институционального устройства (с его исторически предшествующими структурами, задавшими путь его развития) – например, роль университетов – был, вместе с тем, всегда только отправной точкой для детального эмпирического изучения социальных сред и сетей с целью выявить институциональную и интерактивную динамику в поле “город+знание”. Собственная логика городов, если смотреть на нее “со стороны знания”, всегда обнаруживала огромное количество производителей и потребителей знания, далеко выходившее за пределы научного и управленческого знания; при этом растущее значение имело знание локальное и социально-средовое, а также поля компетенций, которые “прибывали” в ходе миграционных процессов. Только такие “гибридные” смеси различных форм и культур знания, а также интеракционных процессов позволяли в конце концов предпринимать с надеждой на успех поиск структурной формулы, “генетического кода знания” того или иного города или городского региона. При этом однозначно подтвердились предположения относительно “гештальта” специфической связки, которая устойчиво реализуется как поддающийся идентификации “индивидуальный закон” (выражение Г. Зиммеля) производства знания и обращения со знанием, обучением, незнанием и утратой умений в каждом городе. Этот “генетический источниковый код знания”, составляющий ядро специфического городского габитуса знания каждого конкретного города обладает структурой правила (“индивидуальный закон”) и благодаря этому имеет, как мы видели на примере Берлина и Йены, большую генеративную силу. Эта генеративная базовая структура габитуса знания порождает и возможности присоединения, и инновационные шансы, и проблемы вписывания, и тупики (“problems of fit”). Наряду с этим, имплицитное знание о подобных глубинных структурах в габитусе города, влияющих в том числе и на его будущее, заложено, словно “membership category”, во многих формах выражения и действия, свойственных нам, горожанам, – например, в формах иронии по поводу “нашего” города. Писательская чувствительность часто подпитывалась из этого источника; упомянем лишь два примера: интеллектуал-писатель Томас Манн в 1926 г., вспоминая свои трудные отношения с родным городом, говорит о “Любеке как духовной форме жизни”; интеллектуал-ученый Эгон Мацнер в своих воспоминаниях о Вене определяет структурную формулу патологии венской духовной жизни так: “Страх перед другим аргументом” (неопубликованная рукопись 18.09.1998).

Таким образом, обычные люди, писатели и ученые обоего пола абсолютно справедливо предполагают, что индивидуальная специфичность их жизненного плана профилируется в реляционно-компаративной рамке духовно-интеллектуального климата городов, причем сам этот климат также продолжает профилироваться. Подобная специфичность (“своё”) подчиняется при этом реляционной технике сравнения, которая нередко носит транснациональные и глобальные масштабы. К этому добавляются в какой-то момент технологические и научные трансформации, зачастую перемешанные с культурной техникой “повторного изобретения традиций” (“старинный университетский город”). Так образуются праксеологически сгенерированные и отработанные на местах структуры и интерпретативные паттерны, которые синхронно и диахронно “знают” данный город как специфический. Все более важным становится тот факт, что местная специфика режимов и формаций знания естественным образом – в силу мощного усиления конкуренции городов между собой – конституируется в реляционных сравнениях. В поле определяющих облик города научных и технологических ландшафтов центральный паттерн габитуса знания – конечно, наряду с национальными культурами, которые по-прежнему нельзя недооценивать, – всё больше профилируется в европейских и глобальных сетях компетенций. Поэтому в поле знания городов своеобразие, сотрудничество, способность действовать в команде и взаимоотношения должны рассматриваться как единый комплекс, а не раскладываться по разным ведомственным или дисциплинарным ящикам.