Но на том уровне, где «формируется общественное мнение», и в Вашингтоне, и в Нью-Йорке почти единодушно считают, что соперником Никсона в 1972-м будет Тед Кеннеди.

Убедительная победа Макговерна в Висконсине была воспринята большинством наблюдателей и представителей прессы, как очередное доказательство того, что в Демократической партии возобладали «экстремисты»: Джордж Макговерн слева и Джордж Уоллес справа, а в центре — пустота.

* * *

Суть проблемы заключается в том, что большинство высокопоставленных общественных деятелей — вместе со всеми этими сенаторами-демократами, конгрессменами, губернаторами, мэрами и другими партийными профи — давным-давно решили, что кандидатом-центристом в 1972-м будет не кто иной, как эта шаровая молния в виде политика от штата Мэн — Эд Маски.

Хамфри тоже рассматривали, но после стопроцентного проигрыша в ноябре быстренько сбросили со счетов. Макговерн даже не рассматривался, а Джордж Уоллес на тот момент еще никому не сообщил, что собирается вступить в борьбу за выдвижение кандидатом от демократов. Так что выбор очень быстро свелся к Маски, который на самом деле был номером один еще со времени его впечатляющей речи, показанной по телевидению в вечер накануне выборов в 1970 году. Она была произнесена в то время, когда партийные профи еще не оправилась от потрясения после Чаппакуиддика[59], который нанес смертельный удар по планам Кеннеди, и они отчаянно метались в поисках другого кандидата. Именно в этот момент «человек из штата Мэн» внезапно выскочил, словно черт из табакерки, как де-факто выразитель позиции партии.

По контрасту с мстительной длинной речью Никсона, которая транслировалась по телевизору из калифорнийского «коровьего дворца»[60]всего несколькими часами ранее, Эд Маски предстал перед зрителями как образец порядочности и мудрости — точно так же хорошо он выглядел в 1968-м по сравнению с Хьюбертом Хамфри. Он был настоящим государственным деятелем, как о нем говорили; обнадеживающей фигурой. К лету 1971-го партийные боссы убедили себя в том, что Эд Маски — «единственный демократ, у которого есть шансы победить Никсона».

Это, разумеется, была чушь. Выставить Маски против Никсона — то же самое что отправить трехпалого ленивца завоевывать территорию росомахи. Большой Эд был адекватным сенатором — или, по крайней мере, казался таковым, пока не начал объяснять свою «ошибку» по войне во Вьетнаме, — но с самого начала было безумием думать, что его можно выставить против тех кровожадных головорезов, которых Никсон и Джон Митчелл могли натравить на него. Они бы заставили его пронзительно визжать, стоя на коленях, ближе к закату в День труда. Если бы я вел кампанию против Маски, я бы заплатил за показ на национальном телевидении некоего анонимного урода, который объявил бы, что 22 года назад он и Эд провели лето, работая проститутками в публичном доме для гомосексуалистов где-нибудь в Северном Вудсе. И все. Этого было бы достаточно.

* * *

— Все, у нас все схвачено.

— Что?

— Да, делегаты у нас есть. Все, что мы должны сейчас делать, — это держаться и не допускать ошибок.

— Ну… Господи, Фрэнк, все это сбивает с толку. На самом деле я звонил, чтобы спросить, принял ли Макговерн какое-то решение, будет он или не будет поддерживать Хамфри, если дело дойдет до этого.

— Не дойдет. Это сейчас не обсуждается. Не думай об этом. Мы победим в первом туре голосования.

— Хм-мм… Ну, я так понимаю, что по-любому нет смысла спрашивать тебя насчет другой вещи…

— Какой именно?

— Ну, о том, что Макговерн займет пост вице-президента в связке с Тедом Кеннеди.

— Что? Я никогда этого не говорил!

— Нет? Ну… Мы, вообще-то, были довольно сильно обкурены…

— Мы?

— Да, Веннер тоже был там. Помнишь? И он совершенно уверен, что именно это ты и сказал. (Пауза.)

— Он уверен, да?

— Да… Но, конечно, мы могли ошибиться. (Пауза.)

— Нет-нет… Подожди минутку. Я помню вопрос… Но, черт возьми, я сказал, что это только лишь предположение.

— Что?

— Ну, насчет Кеннеди. Я думаю, я сказал, что не могу говорить за Джорджа, но по моим ощущениям он не согласится на второе место…

— Ни с кем, кроме Кеннеди, верно? (Пауза.)

— Ну… Да, но это просто мысли вслух. Сенатор считает, что нет никакого смысла даже говорить об этом. (Пауза.) Как я уже сказал, у нас сейчас есть делегаты. Мы победим. Я уверен в этом.

— Хорошо, я надеюсь, что ты окажешься прав. (Пауза.) Но если что-то пойдет не так… Если вы не сможете победить в первом туре и съезд зайдет в тупик… Тогда, если Кеннеди вступит в борьбу, Макговерн мог бы рассмотреть…

— Да-да, я думаю, что такое возможно… Но я же сказал тебе, черт возьми! У нас все схвачено.

— Я понимаю… Но какого черта? Я просто хватаюсь за свободные концы, просто пытаюсь нащупать что-то, чтобы заполнить пустоты, ты же понимаешь, да?

— Да. Я сам так раньше делал. (Пауза.) Слушай, ты себя чувствуешь получше?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну… Может быть, я не должен говорить об этом, но в Висконсине ты выглядел очень неважно.

— Я был болен, Фрэнк, очень болен, и, кроме того, я наглотался антибиотиков. Ко мне в отель каждый день приходили врачи делать уколы.

— Что за уколы?

— Господи, да все, что у них было: пенициллин, B12, кортизон, вытяжка из мха… Врач отеля не готов был пойти на это, поэтому я позвонил в медицинское сообщество и попросил их пройтись по своему списку и найти того, кто не будет со мной спорить. Потребовалось полдня, но они, наконец, прислали ко мне человека со всем, что требовалось… Правда, набирая шприцы, он продолжал качать головой. «Я не знаю, почему вы хотите, чтобы я вколол в вас все эти лекарства, дружище, — сказал он. — Это ни черта не поможет справиться с вашей простудой, но если у вас есть какие-то паразиты в организме, это, разумеется, устроит им настоящий ад». Затем он сделал мне девять уколов. Наличные на бочку. Никаких чеков, никакой квитанции. Я даже не знаю, как его зовут.

— Ну… Может, тебе нужно немного отдохнуть, Хантер. У меня такое чувство, что ты не очень заботишься о своем здоровье.

— Ты прав. Мое здоровье стремительно ухудшается — но до Майами я с этим справлюсь. А потом… Посмотрим, как пойдет. Возможно, я захочу, чтобы меня отправили на принудительное лечение.