Позже мне рассказали, что в течение нескольких часов, пока я лежал в подвале Басманного суда, наверху развернулась отчаянная кампания за моё спасение. Адвокаты и друзья звонили врачам и министру здравоохранения. Те, в свою очередь, в суд. Включился председатель театрального союза Александр Калягин и другие известные артисты. Добивались, чтобы меня отправили не в тюремную больницу, а в специализированную кардиологическую.

В конце концов я оказался в реанимации двадцатой больницы. Через капельницу лекарства поступали в вену на левой руке, правая была прикована к кровати. В коридоре у открытой двери раздражённые конвоиры огрызались в ответ на требование врачей снять наручники, отгоняли от двери приехавших убедиться, что я жив, общественников из ОНК. Мне делали коронарографию и ещё какие-то обследования, рассказывали что-то об анатомических особенностях и сложности стентирования. Я был в блаженном полусне и не пытался понять смысла слов. Через сутки из реанимации меня перевели в отделение экстренной кардиологии. Доброжелательные и интеллигентные врачи поддержали требования адвокатов и общественности до выздоровления оставить меня в гражданской, а не тюремной больнице.

По окончании того чудовищного дня Ксения Карпинская, блестящий адвокат, лауреат медали имени Плевако, в отчаянии заявила, что готова уйти из профессии, поскольку события показывают, что защита не имеет шанса повлиять на ангажированный суд, а сам институт адвокатуры в нашей системе служит лишь ширмой, создающей видимость цивилизованного правосудия. Но уже утром следующего дня она и Таня снова боролись за меня: составляли очередную порцию заявлений, ходатайств и жалоб.

Это был Танин день рождения. Чудесные подруги ни на минуту не оставляли её без поддержки. По завершении дел они отвезли Таню в театральный пансионат в Звенигороде и устроили ей незабываемый праздник. Кто-то приезжал с поздравлениями уже в ночи после премьерного спектакля, кто-то – прямо с прилетевшего из-за границы самолёта.

В небольшой одноместной палате меня стерегли четверо бойцов конвойного полка, которые менялись каждые сутки. Я просыпался, только чтобы принять лекарства или пройти очередное обследование. В один из таких дней Тане удалось проникнуть в больницу, она видела, как в инвалидном кресле меня транспортировали из процедурного кабинета в палату. Но я её не увидел.

На пятый день я почувствовал себя лучше. С утра началось большое оживление. Кто-то негромко спорил с охраной, пытался заглянуть в палату. Мне показалось, что промелькнуло лицо Полковника Цахеса. Я принял это за наваждение. Днём случился первый сюрприз: в палату вошла Татьяна Николаевна Москалькова, российский омбудсмен. Сказала, что все (кто именно эти все, я не вполне понял) обеспокоены моим состоянием и пытаются облегчить мою участь. Спросила, что может сделать для меня. Я попросил только позвонить Тане, успокоить её и поддержать. Я знал, что через Таню новости обо мне сразу узнают моя мама, сестра и дети. Визит Москальковой сопровождался забавным и грустным казусом. Отставной генерал полиции и бывший депутат Государственной Думы, в своём нынешнем статусе облачённая большими полномочиями, она попросила конвойных оставить нас для конфиденциальной беседы, сославшись на конституционный Закон об уполномоченном по правам человека в Российской Федерации. Но прапорщику писан не закон, а приказ ротного командира, и он наотрез отказался выполнить просьбу. Не помог и телефонный разговор Москальковой с кем-то из заместителей министра внутренних дел, который сослался на ведомственную инструкцию. Возмущённая Татьяна Николаевна долго внушала своему собеседнику, что если инструкция противоречит Конституции, то инструкцию следует отменить. Слушая эту бесспорную сентенцию, я вспоминал нашу первую встречу в «Матросской тишине». Я рассказывал тогда Татьяне Николаевне, что в угоду подобной инструкции в Следственном комитете меня допрашивали в наручниках и не позволили получить консультацию адвоката наедине, нарушая и моё право на защиту, и гарантированное Конституцией право на личное достоинство. Теперь полицейская инструкция оказалась непреодолимой и для самой государственной защитницы прав и свобод.

Ближе к вечеру с разрешением от командира конвойного полка на встречу со мной пришла возбуждённая Юлия Лахова. Стало известно, что, не сумев преодолеть сопротивление прокуратуры и суда в попытке перевести меня под домашний арест, в Следственном комитете приняли решение отпустить меня под подписку о невыезде. Такое постановление следователь вправе принять самостоятельно, без решения суда. Почему-то я воспринял это грандиозное известие спокойно, как должное. Юля была готова немедленно забрать меня из больницы. Но у следствия ничего не получается с первого раза. Почему-то в больницу доставили не подлинник, а только копию постановления. Забыли вовремя известить СИЗО о необходимости выдать мне паспорт и справку; рабочий день канцелярии между тем закончился. Не могли разобраться, в чьей юрисдикции я нахожусь – суда, Следственного комитета, полиции или ФСИН. Никто не мог принять никакого решения. В результате поздним вечером снимать охрану в больницу приехал лично командир конвойного полка. Демонстрируя необъяснимую доброжелательность, он с чувством тряс мою руку. Из СИЗО с моими документами прибыл нетрезвый майор, чрезвычайно недовольный тем, что уже после смены его оторвали от тёплой, судя по алкогольным парам, компании. Подписку о невыезде и надлежащем поведении вручил лично Александр Андреевич Лавров, Полковник Цахес. Молодая мама Юля торопилась к своему малышу. А ей на смену по московским пробкам спешила ко мне моя Таня. Мы были готовы немедленно покинуть больницу. В реальность нас вернул улыбчивый, искренне сочувствовавший нам доктор. Он напомнил, что я нахожусь в отделении экстренной кардиологии и в моём состоянии он, разумеется, не может меня выписать. Он великодушно разрешил Тане задержаться, несмотря на то что время посещений давно закончилось. Впервые за одиннадцать месяцев мы с женой провели вечер, держась за руки и без соглядатаев.

Одиннадцать месяцев – кажется, не так много. Но за это время я забыл какие-то простые вещи. Несколько дней понадобилось, чтобы вспомнить расположение кнопок на клавиатуре компьютера и функции мобильного телефона. Мой ноутбук, объявленный вещественным доказательством, всё ещё оставался у следователей, поэтому Вася Яблоков одолжил мне свой, на время. Время оказалось долгим. Бывалый Васин «Мак Про» оказал мне неоценимую услугу, нагрузив свою память фотокопиями сотен томов дела. Мои комментарии и записки, заявления, ходатайства, а также эта книжка созданы с его помощью. За время моего отсутствия Таня сумела закончить начатый ещё до моего ареста ремонт в нашей новой квартире и обставить её самым необходимым. Вдвоём мы скромно отметили новоселье. Помечтали о том, как будем принимать гостей. Увы, очень скоро я снова оказался в кардиологическом центре. Проблемы со здоровьем испытывала и Таня – сказались усталость и нервное перенапряжение. Но мы были счастливы тем, что снова вместе. Это окрыляло, питало силы и веру в благополучный исход нашего и нелепого, и страшного приключения. По-прежнему рядом были друзья. Проведать нас по очереди приехали мама и сестра, в короткий свой отпуск – младшая дочь с мужем. Вернуться к нормальной жизни мешало только продолжающееся безумное следствие.