– Да я могу и ночью, не днем… – начал Борис, но смолк под насмешливым взглядом Ломакина. В самом деле, для боевой готовности времени суток не существует. Как же быстро все это выветрилось у него из памяти. Но Оксана-то будет его ждать…

– Идите, – повторил комбат. – Взвод ждет.

3 июля 1979 года. ТуркВО

Единственным человеком, кому разрешили-таки покинуть расположение лагеря, был сам подполковник Ломакин. Третьего числа после обеда за ним заехали на «уазике»: срочно в кабинет комдива.

Однако за столом командира сидел Гуськов, комдив стоял у окна, опершись спиной о высокий подоконник.

– Как настроение, Василий Иосифович? – вместо приветствия поинтересовался замкомандующего.

«Объясните ситуацию, тогда в зависимости от нее появится и настроение», – подумал Ломакин и ответил неопределенно:

– Готовимся.

– К чему? – испытующе посмотрел генерал лейтенант.

– Когда-нибудь скажут, – сохранил нейтральность подполковник.

Гуськов поглядел на комдива, встал из за стола. Повертел в руках серенькую записную книжицу с надписью «Львов» на обложке, протянул ее комбату:

– Вот, Василий Иосифович, читайте приказ и расписывайтесь. Садитесь сюда, – пригласил к столу.

Ломакин повертел книжицу – с каких это пор приказы стали писать в записных книжках? Раскрыл.

«Первому парашютно десантному батальону десантироваться с аэродрома Фергана на аэродром…» – прочел он и поднял взгляд на Гуськова: далее в приказе шел прочерк. Генерал лейтенант, следивший за каждым его движением, тут же назвал пропущенное место:

– Баграм.

– Карту можно? – спросил Ломакин.

Комдив из за спины подал ему карту Афганистана. Гуськов безошибочно ткнул пальцем в коричнево желтое, с небольшими крапинками зеленого пятно, и Ломакин прочел, повторил для себя написанное курсивом название: «Баграм». Значит, все-таки Афганистан. Он предполагал Китай, Афганистан и Иран, все три соседа колобродили в последнее время особенно сильно, но, выходит, Афганистан…

Он вернулся к тексту приказа: то, что лететь в Афганистан, – это не главное. Основное – что делать там. Итак, задачи: охрана и оборона аэродрома, обеспечение безопасности полетов и, если потребуется, обеспечение высадки дополнительных сил и средств. После десантирования батальон поступает в распоряжение главного военного советника в Афганистане генерал-лейтенанта Горелова.

Коротко и ясно, всего четыре странички. В конце подпись Гуськова, дата и время – 17 часов. Ломакин посмотрел на свои часы: приказ подписан всего полтора часа назад, когда его везли в дивизию. Поискал у себя в карманах авторучку, вытащил с красной пастой – и тоже расписался после Гуськова, поставил дату и время – 18.30.

Гуськов забрал обратно книжицу, вернулся за стол комдива.

– Первое и основное, Василий Иосифович, – охрана аэродрома. Пусть вокруг все горит и рушится, но самолеты при этом должны и взлетать, и садиться. Обустраиваться придется самим, все материалы – из Союза. Продукты – пока на тридцать суток, в дальнейшем станете закупать там, на базаре. Деньги будете получать афганские, они так и называются – афгани. Летите под видом технических специалистов. Погоны для офицеров приготовили?

– Так точно. Не батальон, а школа сержантов.

– Это чтобы не раскрывать структуру батальона. Если афганцы станут интересоваться, откуда прилетели, отвечайте, что из Советского Союза, никаких привязок к округу и ВДВ. Впрочем, я лечу с вами, первым рейсом. Вам и вашим заместителям взять гражданку.

– Когда можно поставить задачу личному составу?

– Офицеров в общих чертах можно сориентировать сейчас, солдатам и сержантам задачу поставлю я сам уже на аэродроме, непосредственно перед посадкой в самолеты.

– Я могу знать время «Ч»?

– Готовьтесь на седьмое июля, – после некоторого раздумья сообщил дату Гуськов.

7 июля 1979 года. ТуркВО

Нет большего блаженства в жару, чем холодный душ. И Оксана, лишь войдя в квартиру, бросив у порога сумки, туфли, первым делом прошла в ванную, открыла кран. Подождала, когда сбежит застоявшаяся в трубах вода, набрала озерко в ладони, окунулась в него разгоряченным лицом. Кажется, все земные радости с мая по октябрь сужаются до этих понятий – вода и прохлада. Четвертый год она здесь, в городке, и каждое лето дает себе зарок: все, это в последний раз. Что угодно и как угодно, но она готова уехать хоть к чукчам, хоть к эскимосам, если только это не одно и то же.

Озерцо вытекло, просохло под горячим лицом. Предвкушая еще большее наслаждение, достала из шкафчика полотенце, халатик и, на ходу сбросив одежду, вновь нырнула в ванну, залезла, повизгивая от холодных струй, под воду. Привыкла к ней, забросила за голову руки, закрыли глаза и затаила дыхание: хорошо! Вот так, наверное, воскресают ангелы.

Выбравшись из ванной, вытерла полотенцем забрызганное зеркало, отошла к самой стене, приподнялась на цыпочки, стараясь увидеть себя всю. Перед отпуском Борис, не поднимая в столовой глаз от тарелки с окрошкой, вдруг ни с того ни с сего обронил: «Ловкая ты». Она, покраснев, тем не менее сразу отметила другое: он сказал это не глядя, значит, смотрел на нее раньше…

Сбивая бусинки воды, провела ладонями по груди, животу, бедрам. Повернулась боком – вроде и в самом деле ничего лишнего, все в меру. Есть, конечно, миниатюрные женщины, ну и пусть они правятся тем, кто любит маленьких. А она-то помнит, как смотрел на нее Борис при первой встрече.

Она улыбнулась воспоминанию, подмигнула себе: как же лихо все-таки заставила она его лезть через забор. Томно потянулась, выгибаясь: а какие бы глаза были у него, если бы увидел ее такой?

Тут же смутилась своим мыслям и, чтобы не видеть себя покрасневшей, выключила свет, вытерлась в полумраке. А Борису она сейчас приготовит окрошку.

– Вернусь из отпуска, угощу тебя настоящей окрошкой, – ответила она тогда в столовой хоть и на скупой, но все же комплимент Бориса. Господи, как же долго шли они к примирению. И, боясь потерять, разорвать эту тонкую ниточку, вновь связавшую их, торопливо добавила: – Седьмого июля, в день возвращения из отпуска, объявляю окрошечный ужин.

– Приглашаешь? – Он поднял голову, и глаза их встретились. Она разглядела в них недоверие, там же готовы были вспыхнуть и колючки, если вдруг уловит усмешку, неправду в ее словах.

– Приглашаю, – тихо ответила она, теперь сама опуская голову.

Помолчали, может быть, оба даже попытавшись представить будущую встречу.

– Я не смогу тебя проводить. – Борису, который ни разу не был в квартире Оксаны, это, видимо, было сделать труднее, и он нарушил молчание первым.

– Я знаю, у тебя выход в горы. – Она все знала о нем.

– Тогда встречу после отпуска.

Весь отпуск Оксана мысленно спускалась с трапа самолета и выглядывала за решетчатой оградкой аэропорта Бориса. Спускалась и шла к нему, спускалась и шла… И наверное, сглазила, потому что, когда в реальности сошла с самолета и шла к толпе встречавших их рейс из Ташкента, Бориса среди них не увидела. Недавних ее попутчиков переобнимали, перецеловали, развезли в машинах, а она все стояла на солнцепеке, выглядывая офицерскую фуражку…