Казалось, это убедило её, поскольку она издала громкий радостный вопль и бросилась ему на шею. Кристофер ошарашенно упал на спину, в то время как девочка смачно чмокнула его в щеку.

— Ты самый лучший. — Она взяла у него из рук бутылочку и, ликуя от радости, бросилась к туалетному столику. Сильветта села на табурет и принялась рассматривать в зеркале свои светлые локоны, а затем снова с ожиданием взглянула на сосуд.

Кристофер присел рядом с ней на корточки.

— Давай, я тебе все объясню.

Убедившись, что Сильветта будет применять жидкость правильно, он встал и пошел к двери.

— Увидимся на уроке, — сказал он и хотел было уже покинуть комнату, когда Сильветта крикнула ему вдогонку:

— Подожди, не уходи!

Она вскочила с табурета, снова превратившись в одиннадцатилетнюю игрунью.

— Я хочу тебе кое-что показать. — Она схватила его за руку и потянула за собой. — Учти, это тайна.

Добродушно улыбаясь, он последовал за ней к большому богато украшенному шкафу, на дверях которого был инкрустирован цветочный натюрморт. Сильветта открыла правую створку, отодвинула многочисленные нарядные платья в сторону и нашла нечто, что было занавешено платком. Судя по форме и размеру, речь шла о картинной раме.

— Это самая большая тайна, которая у меня есть, — гордо сказала Сильветта и заговорщически посмотрела на него. — Никто о ней не знает, ни один человек во всем мире. Ты должен пообещать мне, что никому об этом не расскажешь.

Кристофера глубоко тронуло это детское доверие; за исключением брата Маркуса, еще никто не выказывал ему такой открытой привязанности.

— Я обещаю, — прошептал он и прижал её к себе. — Но, — добавил он, когда она уже собиралась отодвинуть в сторону платок, — ты правда хочешь открыть мне свою тайну? Учти, что тогда это уже не будет тайной.

После минутного колебания Сильветта еще раз повернулась к нему.

— Ты что, не хочешь посмотреть?

— Ну что ты, — возразил Кристофер. Ему почему-то вдруг стало грустно. — Конечно, хочу. Но не кажется ли тебе, что такую честь вначале нужно заслужить?

— Но ведь ты теперь мой брат. И ты сделал мне подарок.

— Даниель тебе тоже что-то подарит, и мама тоже.

Она упрямо наморщила лоб.

— Но их я люблю не так сильно, как тебя.

«Я закопал твоего отца в саду, — подумал Кристофер, — а ты говоришь, что любишь меня?» Внезапно он стал сам себе так отвратителен, что ему захотелось выйти прочь, прочь из этой комнаты и прочь от этого ребенка, который несмотря ни на что так сильно доверяет ему. Он еще раз обнял её и сказал:

— Знаешь, если ты мне раскроешь свою тайну, то это уже перестанет быть тайной, даже если я никому об этом не расскажу. Подожди немного. Когда-нибудь я это заслужу. Понимаешь, что я хочу сказать?

Его слова были какими-то неуклюжими и смущенными, и он боялся, что она неправильно поймет его отказ. Но он удивился, когда увидел, как по нежному тонкому лицу Сильветты проскользнула умная улыбка.

— Мы дадим друг другу клятву, да? Ты защищаешь меня, а я защищаю тебя. Если я тебе помогу, ты откроешь мне твою тайну, а если ты поможешь мне, я открою тебе свою тайну.

Он погладил её по длинным локонам.

— Так мы и сделаем. Клянусь.

— Я тоже.

Сильветта аккуратно завесила платьями завернутую раму и закрыла дверь шкафа. Кристофер смотрел на неё; и вновь ему стало стыдно, настолько невыносимо стыдно, что он вынужден был отвести взгляд, чтобы Сильветта не заметила муки в его глазах.

Он покинул комнату глубоко погруженный в мысли, преисполненный сознанием собственной вины, но также убежденный в том, что было уже слишком поздно что-либо менять. Тот путь, на который он вступил, не позволял ни возврата, ни сожалений. Слишком многое произошло за прошедшие четыре месяца.

Как-то вечером, почти три недели назад — неужели это и вправду было так давно? — он отыскал Шарлоту в одной из её комнат в западном крыле. Остальные в это время уже разошлись по комнатам. Кристофер постарался для разговора со своей приемной матерью выбрать такой день, когда её любовника не было в замке. Недели не проходило, чтобы барон не приезжал на остров и не оставался хотя бы на одну ночь. У Кристофера вошло в привычку следовать за обоими и подслушивать их разговоры во время любовных игр в фамильном склепе — не ради созерцания их занятий, как он рьяно уверял самого себя, а лишь для того, чтобы побольше узнать об их слабостях.

В тот вечер его приемная мать рано отравилась спать, так что когда он постучал в её дверь около половины одиннадцатого, она предстала перед ним в ночном одеянии.

— Кристофер! Что произошло? — в её глазах был легкий испуг.

«Первая большая трещина на полотне твоего семейного счастья», — с горечью подумал Кристофер.

— Можно мне на минуту войти? Не волнуйся, ничего страшного.

— Да, конечно, — растерянно ответила она, и, поспешно направившись вперед, накинула сверху тонкий шелковый халат. Кристофер закрыл за собой дверь.

— Присаживайся, — сказала она, указав на мебельный гарнитур, стоящий под одним из многоцветных окон. Они находились в прихожей, за которой начиналась спальная комната Шарлоты. Сквозь открытую створчатую дверь Кристофер видел белоснежные покрывала на кровати с балдахином. «Так чисто, так подобающе; насколько же лжив тот искусственный мирок, которым ты себя окружаешь».

Убранство комнаты было действительно похоже на искусственный мир. Повсюду были ракушки: на каждой стене, на каждом комоде, на каждой полке, даже на маленьких колоннах и в ящичке между окон. Многие ракушки были маленькими и ничего особенного из себя не представляли, но среди них были и совершенно необычные, как, например, та, что привез для неё Фридрих из колоний, — большие, мощные раковины, с красивыми завитками и разных цветов. Кристофер знал, что его приемная мать собирает ракушки, но он до этого ни разу не был в этой комнате и даже не догадывался, какой размах имела её страсть.

— Они великолепны, правда? — сказала она, когда заметила его взгляд.

— Несомненно. — Он все еще стоял посреди комнаты, а Шарлота уже расположилась на винно-красной софе, отороченной золотым бисером.

— Мне нравится слушать, как шумит море, — сказала она, и на мгновение тревога на её лице сменилась мечтательной грустью.

Кристоферу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что она говорит о шуме внутри ракушек, а не за окнами замка.

— Но ведь море у тебя прямо за дверью. Неужели природа тебе нравится меньше, чем её подражание?

— Хочешь, я скажу откровенно? — Она взглянула на него и принялась обеими руками растирать щеки. — Я ненавижу море. Во мне все сопротивляется, когда приходится доверяться лодке, этой тонкой стенке между мной и водой. Море пугает меня. Эта бесконечность и эта глубина… Боже мой, мне становится плохо уже от одной мысли о нем. Я, наверное, единственный житель этого замка, который благодарен за мозаичные окна. С ними не нужно постоянно выглядывать наружу, на эту серую однообразную пустыню. — Она встряхнула головой, словно отгоняя от себя эту картину. — Волны, волны до самого горизонта. Море чуждо нам, людям, а с каждой ракушкой я приобретаю его часть, и я могу с нею делать все, что хочу. Я могу её разбить, и тогда море исчезнет. Не смотри на меня так, Кристофер, это правда! В каждой ракушке заключено немного моря, любой его может услышать. Когда мне хочется, я могу слушать голоса океана, но я также могу заставить их замолчать навсегда. Ракушки помогают мне справиться с этим островом, с этим морем, которое его окружает. Ракушки дают мне власть над морем… и над страхом. — Она робко, если не стыдливо, улыбнулась. — Иногда я чувствую себя очень беспомощной.