Занятия закончились десятиминутной серией расслабляющих упражнений, на которых я все-таки настояла, а потом, не веря своим ушам, я услышала, как Эндах приказывает подавать закуски. Вошедший в комнату лакей поспешно снял снежно-белые покрывала с нескольких длинных столов, на которые я раньше не обращала внимания, и под ними оказались огромные блюда со сладостями, пирожками и пирожными, графины со сладким напитком из молока и сиропа, а также серебряные кофейники и чайники. Я не могла прийти в себя от изумления. Каждая калория, только что сожженная моими дамами, прямо у меня на глазах возвращалась обратно в тройном размере. Борьба с лишним весом заканчивалась настоящим праздником обжорства.

Весь следующий день до меня доходили слухи, что многие мужья, принадлежащие к высшим слоям местного общества, не могут понять, почему их жены вдруг разучились ходить, сидеть и передвигаться по дому. Потом несколько участниц занятий позвонили мне сами и сообщили, что из-за неожиданного онемения всех мышц не могут встать на колени и должным образом совершить молитвы. Должна признаться, что не удержалась от искушения напомнить, что я предупреждала их о возможных последствиях. Но в целом занятия аэробикой очень понравились Эндах и ее подругам и потом продолжались еще много месяцев, причем энергичная тренировка каждый раз заканчивалась щедрым угощением.

Болезнь Аддина неожиданно вернулась, как только ему исполнилось полгода. Я очень испугалась и, испытывая сильное недоверие к местным врачам, твердо решила, что на этот раз должна отвезти ребенка в Мельбурн и показать специалистам. Бахрин бесился и ругал меня за недоверие к малазийской медицине и за паникерство, но, к счастью, меня поддержала Мак, которая тоже считала, что причину кровотечений у ее внука следует выяснить как можно быстрее и желательно в Австралии. А я точно знала, что не позволю безграмотным докторам в Куала-Лумпуре еще раз ощупывать моего малыша.

В конце концов Бахрин уступил, вспомнив, что Аддину медицинское обслуживание в Австралии должно предоставляться бесплатно. Он буквально расцвел, когда сообразил, что лечение сына не будет стоить ему ни пенса. Сразу после рождения Аддина мы с Бахрином решили, что он должен быть гражданином Австралии. Бахрин очень хотел, чтобы наш сын, как и он сам, получил образование в Мельбурне, а к тому же мы с ним не исключали возможности, что когда-нибудь поселимся в Австралии. Поэтому свидетельство о рождении Аддина с согласия султана нам выдали в австралийском посольстве в Куала-Лумпуре. Тем не менее мне было противно смотреть, как торжествует Бахрин, у которого денег было более чем достаточно и который за месяц тратил на свой гардероб больше, чем пришлось бы заплатить за все лечение.

Вышло так, что в Мельбурн я летела вместе с султаном и его семьей: они отвозили в австралийскую частную школу двух младших дочерей, Иму и Анну. Только расставшись с ними в аэропорту, я наконец-то почувствовала себя свободной. Несколько дней и ночей мне пришлось провести на стуле рядом с кроваткой Аддина в Королевской детской больнице Мельбурна. Я не хотела оставлять его там одного, во-первых, потому что еще кормила грудью, а во-вторых, потому что малыш начинал плакать, как только терял меня из виду. Через пять дней, после бесконечных анализов и обследований, кровотечения прекратились, а специалисты объявили мне, что, скорее всего, они были вызваны выходом из кишечника полипов. Врач предписал мне тщательно следить за диетой Аддина, заботиться о том, чтобы у него не случалось запоров, и как можно дольше кормить его грудью, потому что коровье молоко часто вызывает у детей аллергию. Когда мы выписались из больницы, у меня на душе уже было гораздо спокойнее, и я испытывала искреннюю благодарность к врачам, наконец-то поставившим диагноз. Сразу же из больницы мы с Аддином отправились к его прабабушке, которую он еще никогда не видел.

Бабушка не могла нарадоваться на своего правнука и старалась проводить с нами все время, пока мы оставались в Мельбурне. Потом на несколько дней к нам присоединился Бахрин, и ненадолго он опять превратился в того человека, в которого я когда-то влюбилась. Он словно проснулся после долгого сна. Мы подолгу разговаривали, обедали в ресторанах, вместе ходили по магазинам и, взявшись за руки, гуляли по улицам, только на этот раз Бахрин гордо толкал перед собой коляску с Аддином.

Перед моим отъездом Эндах вручила мне крупную сумму наличными и длинный список вещей, которые я должна была купить для нее в Австралии: вечерние туфли из золотого кружева от Маноло Бланик, атласные черные туфли от Сальваторе Феррагамо, две маленькие вечерние сумочки: одну из белого шелка, расшитого бисером, а другую – из золотистого металла, обе от Диора, и еще многое другое. Бахрин не возражал против того, что я делала покупки для Эндах, поскольку благодаря этому я не вмешивалась в его собственную оргию шопинга.

Несколько недолгих дней я наслаждалась жизнью на полную катушку: носила джинсы и свитера, ходила быстро и широко шагая, чувствовала себя самым обычным человеком и объедалась пиццей, пока меня не затошнило. Но очень скоро пришло время возвращаться в мою душную тюрьму. У меня разрывалось сердце, когда я прощалась с бабушкой, которая теперь долго-долго не сможет увидеть своего правнука. В ту самую секунду, когда мы вышли из самолета в аэропорту Куала-Лумпура, мой муж опять превратился в холодного и неприязненного малазийского Бахрина, к которому я уже успела привыкнуть.

Весь период между первой и второй беременностью запомнился мне как непрерывное стремление угодить мужу. Я все еще старалась доказать ему и себе, что нас связывает нечто большее, чем общий адрес и общий ребенок. Оглядываясь сейчас на то время, я вспоминаю только, как нервно суетилась в присутствии Бахрина и как безуспешно пыталась достучаться до его сердца и заслужить хоть одно доброе слово. Но больше всего мне хотелось услышать от него, что он счастлив. Счастлив, потому что мы женаты, счастлив, потому что у нас есть сын, и, самое главное, счастлив, потому что у него есть я. Иногда, когда неуверенность и одиночество становились совсем невыносимыми, я даже осмеливалась спросить у него, счастлив ли он, а потом, затаив дыхание, с надеждой ждала, что сейчас он повернется ко мне, просияет улыбкой, заключит меня в объятия и воскликнет «да!». Разумеется, такого никогда не случалось. Вместо этого Бахрин пожимал плечами и равнодушно отвечал: «Я доволен. Этого вполне достаточно». А я чувствовала себя так, словно он ударил меня. Доволен… Какое равнодушное и холодное слово, в котором нет ни тени страсти, любви или надежды. Он произносил его так, словно хотел сказать, что давно уже не ожидает от жизни со мной ничего хорошего и тем не менее готов терпеть ее со стоицизмом, достойным восхищения.

Однако, даже когда Бахрин был «доволен», он ни на минуту не ослаблял контроля надо мной и моей жизнью. Напротив, в такие периоды он еще острее чувствовал, что я принадлежу ему со всеми потрохами. Даже такие простые вещи, как собственный банковский счет, были для меня совершенно недосягаемы. По словам Бахрина, об этом не могло быть и речи, поскольку я сама ничего не зарабатывала. Он был единовластным хозяином в доме, а мне, по его мнению, нельзя было доверить даже чековую книжку для домашних расходов: право выписывать чеки принадлежало только мужу. Он ежемесячно выдавал мне небольшую сумму наличными, из которой я платила жалованье прислуге и закупала продукты. На любые дополнительные расходы деньги приходилось долго и унизительно выпрашивать. Когда наш бак для питьевой воды совершенно заржавел и пришел в негодность и нам пришлось устанавливать новый, Бахрин несколько дней бушевал и кричал, что это моя вина. Я якобы специально изобрела предлог для покупки нового бака, потому что ленивая австралийка и жить не могу без новых вещей.