– Тедди Рузвельт никогда такого не говорил.

– Тедди не говорил, зато говорю я.

– Ты просто боишься его, только и всего.

– Кого? Тедди Рузвельта?

– Идиотка – нет! Твоего Беннета. И не хочешь признаваться. Ты боишься, что он тебя бросит и ты рассыплешься на части. Даже не знаешь, что прекрасно можешь без него обходиться, а попробовать боишься, потому что вся твоя никудышная теория сразу пойдет прахом. Ты должна прекратить думать, будто ты слабая и зависимая.

– Ты ни разу меня не видел, когда я готовилась рассыпаться на части.

– Чушь свинячья.

– Нет, тебе следовало бы посмотреть. Ты бы за тысячу миль убежал.

– Почему? Ты становишься невыносимой?

– Беннет так говорит.

– Так почему же он не убежал? Это просто вранье, чтобы привязать тебя покрепче. Слушай, я жил с Мартиной, когда она как-то раз рассыпалась на части. Я уверен, с тобой не может быть хуже. Чтобы получить от человека крупицу чего-то хорошего, приходится сначала съесть кучу говна.

– Какая мысль! Слушай, можно я запишу на магнитофон?

– Как насчет видеомагнитофона? – И мы принялись целоваться. Длилось это довольно долго, а когда закончилось, Адриан изрек: – Знаешь, для умной женщины ты слишком большая идиотка.

– Никогда ничего приятнее не слышала.

– Я тебе что хочу сказать? Ты можешь получить все, только ты этого не знаешь. Ты могла бы весь мир держать за яйца. Надо уехать со мной и убедиться, что ты даже не заметишь отсутствия Беннета. Мы пустимся в одиссею. Я открою Европу – ты откроешь себя.

– И это все? Когда же мы начнем?

– Завтра. Или послезавтра. Или в субботу. Как только закончится конгресс.

– И куда поедем?

– Вот в этом-то вся и штука. Не нужно строить никаких планов. Просто поедем, и всё. Как в «Гроздьях злости». Мы станем мигрантами.

– «Гроздьях гнева».

– Злости.

– Гнева, как гнев Господень.

– Злости.

– Ты ошибаешься, мой сладкий. Ты, по собственному признанию, безграмотен. Стейнбек – американский писатель, он написал «Гроздья гнева».

– Злости.

– Ну хорошо, ты ошибаешься, но забудем об этом.

– Я уже забыл, детка.

– Хочешь сказать, мы поедем без всяких планов?

– План один: ты должна узнать, какая ты сильная. Пришла пора поверить, что можешь стоять на своих ногах, – разве этого мало?

– А как быть с Беннетом?

– Если у него хватит ума, он улепетнет с какой-нибудь другой пташкой.

– Да?

– По крайней мере, именно так поступил бы я. Слушай, совершенно очевидно, что настала пора перемен. Так дальше не может продолжаться – вы постоянно плачетесь друг другу и ничего другого не приемлете. Может, в Белфасте и Бангладеш люди и умирают, но тем больше оснований получать от жизни удовольствия. От жизни нужно получать удовольствия, по крайней мере, хоть какое-то время. Вы с Беннетом похожи на парочку фанатиков: «Оставь все надежды. Конец близок». Вы занимаетесь чем-нибудь кроме беспокойства? Господи, как можно так бездарно жить?!

– Он тебя ругал самыми последними словами, – рассмеялась я. – Он тебя назвал «частичный объект»[188].

– Правда? Сам он «частичный объект». Ублюдок от психоаналитики.

– Ну ты, милый, тоже от психоаналитики недалеко ушел. Иногда я думаю, не следует ли мне удрать от вас обоих. ЖЕНЩИНА УМЕРЛА ОТ УДУШЬЯ, ЗАПУТАВШИСЬ В ПРОФЕССИОНАЛЬНОМ ЖАРГОНЕ. МУЖ И ЛЮБОВНИК ЗАДЕРЖАНЫ ДЛЯ ДОПРОСА.

Адриан рассмеялся и погладил мою задницу. Тут профессиональный жаргон не годился. Это был цельный объект. Даже полторы задницы. Я никогда не чувствовала большей гордости за свою толстую задницу, как в компании Адриана. Если бы только мужчины знали. Все женщины думают, что они уродины, даже хорошенькие женщины. Мужчина, который поймет это, будет иметь женщин больше, чем Дон Жуан. Они все думают, что их вагины уродливы. Им всем не нравятся собственные фигуры. Они все думают, что задницы у них слишком крупные, груди слишком маленькие, бедра слишком широкие, щиколотки слишком толстые. Даже модели и актрисы, даже женщины, которые так красивы, что им, кажется, вообще не о чем беспокоиться.

– Мне нравится твоя жирная задница, – сказал Адриан. – Сколько же тебе приходится жрать, чтобы поддерживать ее в таком состоянии! Ух, так бы и съел. – И он вонзил зубы мне в кожу. Каннибал. – Беда с твоим браком в том, что он у вас – сплошная работа, – сказал он моей заднице. – Вы когда-нибудь получаете вместе удовольствие?

– Конечно получаем… эй, мне больно.

– Ну, например… – Он сел. – Расскажи мне про какой-нибудь случай.

Я принялась рыться в памяти. Ссора в Париже. Катастрофа на Сицилии. Ссора в Пестуме. Ссора, когда мы решали, какую квартиру снимать. Ссора, когда я решила бросить ходить по психоаналитикам. Ссора по поводу катания на лыжах. Ссора из-за ссор.

– Много удовольствий. Не надо меня допрашивать с пристрастием.

– Ты врунья. Все твои сеансы у психоаналитиков оказались напрасной тратой денег, если ты все время даже себе продолжаешь врать.

– Мы получаем удовольствие в постели.

– Готов поспорить, только из-за того, что я тебя недотрахал.

– Адриан, ты, похоже, вознамерился разрушить мой брак. Ты к этому ведешь, да? Такой финт твой наркотик? У меня наркотик чувство вины. У Беннета – профессиональный жаргон. А у тебя – треугольники. Такова твоя специальность. Скажи-ка мне, с кем жила Мартина, что тебя так зацепило? А Эстер кто трахал? Ты вурдалак – живешь, разрушая чужие браки. Ты – хищник.

– Ну да, если я вижу падаль, у меня возникает желание очистить территорию. Это ты сказала – не я. Метафора о хищнике принадлежит тебе, а не мне, моя прелесть. Мертвечина – тоже твое. И Беннета.

– Я думаю, Беннет тебе нравится больше, чем ты готов признать. Наверняка он тебя возбуждает.

– Все никак не могу решить, педик я или нет, – ухмыльнулся он.

– Педик, педик.

– Ты только подумай, что тебе нравится, моя прелесть. Все, что дает возможность бежать от настоящих радостей жизни. Все, что дает возможность страдать и дальше.

Я знаю таких, как ты. Ты еврейская мазохистка, черт бы тебя подрал. Вообще-то Беннет вызывает у меня симпатию, вот только он китайский мазохист, черт бы его подрал. Ему пойдет на пользу, если ты уедешь без него. Может, он тогда поймет, что дальше так жить нельзя – постоянно страдая и призывая в свидетели Фрейда.