вершины, я обнаружил, что дон Хуан идет вслед за нами. Все мы достигли вершины одновременно.

Дон Хуан очень спокойно подошел к Хенаро. Он спросил, помнит ли тот, как Нагваль Хулиан много раз был готов задушить их насмерть за то, что они шли на поводу у своего страха.

Хенаро повернулся ко мне и сообщил, что Нагваль Хулиан был безжалостным учителем. Он и его учитель Нагваль Элиас, который тогда еще находился в этом мире, имели обыкновение сдвигать точку сборки ученика за критическую черту, предоставляя его затем самому себе.

– Я как-то уже говорил тебе: Нагваль Хулиан рекомендовал нам не растрачивать сексуальную энергию, – продолжал Хенаро. – Он имел в виду то, что энергия необходима для смещения точки сборки. Если у человека ее нет, то удар Нагваля – это не удар свободы, а удар смерти.

– При недостатке энергии, – сказал дон Хуан, – разрушается сила настройки. Не обладая достаточной энергией, невозможно выдержать давление эманаций, выстроенных в порядке, который никогда не используется в обычных обстоятельствах.

Хенаро сказал, что в том, как учил Нагваль Хулиан, всегда присутствовало вдохновение. Каждый раз он находил способ совместить обучение с развлечением для себя. Одним из его любимых приемов был неожиданный удар Нагваля. Застав кого-либо из учеников врасплох, в нормальном состоянии осознания, он сдвигал его точку сборки. Одного-двух раз обычно оказывалось достаточно. После этого, если Нагвалю Хулиану требовалась вся полнота внимания ученика, ему нужно было лишь пригрозить неожиданным ударом Нагваля.

– Да, Нагваль Хулиан был человеком воистину незабвенным, – сказал дон Хуан. – У него был дар обращения с людьми. Он мог выкинуть какую-нибудь шуточку, и в его исполнении она выглядела просто великолепно. Если бы так поступил кто-то другой, это было бы грубо и бессердечно.

– А вот Нагваль Элиас таким даром не обладал. Зато он был воистину великим, великим учителем.

– Нагваль Элиас был очень похож на Нагваля Хуана Матуса, – вставил Хенаро. – Они прекрасно находили общий язык. И Нагваль Элиас научил его всему, ни разу не повысив голоса и не сыграв ни одной злой шутки.

– Нагваль Хулиан был совсем другим, – продолжал Хенаро, по-дружески меня толкнув. – Я бы сказал, что в левосторонней части своего осознания он ревностно хранил странные тайны. Совсем как ты. Согласен? – спросил он, обращаясь к дону Хуану.

Тот не ответил, но утвердительно покачал головой. Казалось, он старается сдержать смех.

– Он был игрив от природы, – произнес дон Хуан, и оба они расхохотались.

Они явно намекали на что-то. Я почувствовал угрозу. Как ни в чем не бывало дон Хуан сообщил мне, что они намекают на весьма эксцентричные магические приемы, которые освоил Нагваль Хулиан за свою жизнь. А Хенаро добавил, что, кроме Нагваля Элиаса, у Нагваля Хулиана был еще один совершенно уникальный учитель, – учитель, который любил его безмерно и обучил неизвестным и архисложным способам сдвига точки сборки. В результате поведение Нагваля Хулиана было всегда исключительно эксцентричным.

Я спросил:

– Что это был за учитель, дон Хуан?

Дон Хуан и Хенаро переглянулись и по-детски захихикали.

– Вопрос серьезный, – ответил дон Хуан. – Я могу сказать лишь одно: это был учитель, изменивший направление нашей линии. Он обучил нас множеству вещей – хороших и плохих, – но наихудшим из всего, чему он нас научил, были практики древних видящих. И некоторые из нас на этом попались. В том числе – Нагваль Хулиан и Ла Каталина. И мы можем лишь надеяться, что ты не последуешь за ними.

Я немедленно принялся возражать. Дон Хуан меня перебил, сказав, что я сам не знаю, против чего возражаю.

Пока дон Хуан говорил, я ужасно разозлился и на него, и на Хенаро. Ни с того ни с сего я пришел в бешенство и принялся что было мочи на них орать. Несообразность моей собственной реакции испугала меня. Будто бы я был вовсе не я. Я замолчал и посмотрел на них, взглядом моля о помощи.

Хенаро стоял, положив руки дону Хуану на плечи, словно нуждаясь в поддержке. Оба они сотрясались в приступе совершенно неуправляемого хохота.

Я вдруг пришел в состояние такой подавленности, что почти расплакался. Дон Хуан приблизился ко мне и, как бы подбадривая меня, положил руку на мое плечо. Он сказал, что Сонорская пустыня по причинам, для него непостижимым, способствует проявлению воинственности в человеке, да и в любом другом существе.

– Люди скажут, что причиной тому является излишняя сухость здешнего воздуха, – продолжал он. – Или излишняя жара. Видящий сказал бы, что здесь имеет место специфическое слияние эманаций Орла, способствующее, как я уже говорил, сдвигу точки сборки вниз.

– Но как бы там ни было, воин приходит в мир для того, чтобы учиться и в результате тренировки стать отрешенным наблюдателем, постичь тайну нашего бытия и насладиться торжеством знания нашей истинной природы. В этом высшая цель новых видящих. И не каждому из воинов дано ее постичь. Мы считаем, что Нагваль Хулиан до нее не добрался. Он попал в ловушку. И Ла Каталина – тоже.

Затем дон Хуан сказал, что несравненным Нагвалем способен стать лишь тот, кто любит свободу и обладает величайшей отрешенностью. Путь воина являет собою противоположность образу жизни современного человека, и в этом – главная опасность этого пути. Современный человек покинул пределы неизвестного и таинственного, утвердившись в функциональном. Повернувшись спиной к миру предчувствия и торжества достижения, он с головой погрузился в мир тоскливой повседневности.

– Шанс вернуться в мир тайны, – продолжал дон Хуан, – иногда становится слишком тяжелым испытанием для воина. И воин не выдерживает. Я бы сказал так: он попадает в ловушку захватывающих приключений в неизвестном и забывает о поиске свободы, забывает о том, что должен быть отрешенным наблюдателем. Воин тонет в неизвестном. Воин становится жертвой любви к неизвестному.

– И вы полагаете, что я принадлежу к числу таких воинов, дон Хуан?

– Мы не полагаем, мы знаем наверняка, – ответил Хенаро. – И Ла Каталина знает об этом лучше, чем кто-либо другой.

– Откуда, интересно, она может об этом знать? – настаивал я.

– Да просто она такая же, как ты, – ответил Хенаро, смешно выговаривая слова.

Я уже совсем было вступил в жаркий спор, когда дон Хуан перебил меня:

– Ты совершенно напрасно так напрягаешься. Ты таков, каков ты есть. Кому-то сражаться за свободу легче, кому-то – тяжелее. И ты принадлежишь ко второй категории.

Чтобы стать отрешенным наблюдателем, необходимо прежде всего понять вот что: каким бы ни был наблюдаемый нами мир и чем бы мы сами в нем ни являлись, все это – лишь результат фиксации в