В наступивших сумерках я не мог с точностью разглядеть, кто или что это. Мне даже почудилось, что один из демонов ада пришел искушать меня, и я осенил себя крестом и сотворил молитву. В этот момент фигура взмахнула рукой, и что-то белое влетело в окно, ударило мне в голову и упало на пол кельи. Я наклонился и поднял предмет. Это был венок из цветов, прежде таких я никогда не видел. Белые как снег, мягкие как бархат, они были лишены листьев и совсем не пахли. Я подошел поближе к окну, чтобы получше разглядеть чудесные цветы… Взгляд мой вновь обратился к фигуре на вершине холма, и я услышал нежный звонкий голос, прокричавший мне: «Это я, Бенедикта!.. Спасибо тебе!..»

О Господи! Это была она… Невинная дева!.. Она захотела отблагодарить и утешить меня в одиночестве и скорби, и ее не устрашили ни крутые склоны, ни одиночество. Значит, она знала о том, что я наказан из-за нее. Она даже знала келью, где я нахожусь. Я видел, как она наклонилась вниз, разглядывая страшный обрыв, над которым стояла. Помедлив мгновение, она махнула мне рукой и… исчезла. Помимо воли я вскрикнул – неужели она упала? Я сжал руками железные прутья оконной решетки и рванул их на себя, но та не двинулась с места. В отчаянии я бросился на пол, стеная и плача, и умолял всех святых защитить и спасти несчастное дитя. Я преклонил колени и молился истово, когда услышал ее голос – Бенедикта подавала мне знак, что спуск закончился благополучно.

Она крикнула. Я никогда больше не слышал ничего подобного – так могла кричать только Бенедикта, – в нем было так много искренней радости жизни и задорного веселья. Таким звонким мог быть только ее голос – только он, неискаженный эхом, мог долететь сквозь теснины до окна моего узилища. Звук ее голоса так глубоко тронул мою душу, что я не выдержал и разрыдался, слезы окропили венок из прекрасных диких цветов и мои руки, сжимавшие его.

IX

Будучи монахом-францисканцем, я не мог владеть тем, что мне дорого, и не мог оставить у себя драгоценный дар, что преподнесла мне Бенедикта. Я возложил ее цветы у ног святого Франциска, изображенного на фреске на одной из стен монастырского храма.

Я узнал название тех цветов: из-за их оттенка и потому, что они прекраснее всех иных, их называют эдельвейсами – «благородно белыми». Они очень редки в этой горной стране и встречаются только очень высоко в горах, чаще всего на недоступных вершинах, по краям страшных пропастей в сотни метров глубиной – там, где любой неверный шаг отважившегося собирать их может стать последним.

Эти прекрасные цветы – настоящая дьявольская напасть горной страны: много страшных смертей у них счету. Здешняя братия рассказывала мне, что не бывает года, когда бы не погиб какой-нибудь пастух, или охотник, или просто дерзкий юноша, соблазнившийся редкой красотой этих цветов и попытавшийся собрать букет для своей любимой.

Господи! Будь милостив к ним и упокой их души!

X

Я, должно быть, побледнел, когда во время ужина один из братьев сказал, что на стене храма, рядом с изображением святого Франциска, он обнаружил венок из эдельвейсов редкостной красоты. Еще он сказал, что сорваны они не иначе как на склоне огромного утеса, что нависает на высоте тысячи футов над Мертвым Озером, – все знают, что только там растут такие цветы. В трапезной часто возникали разговоры о Мертвом Озере, и монахи часто рассказывали о нем страшные истории: о том, насколько сумрачны и глубоки его воды, и о том, сколь уродливые существа населяют берега и глубины его.

Посему эдельвейсы Бенедикты вызвали среди монахов много толков и пересудов – всем им было хорошо известно, что лишь самые отчаянные из охотников отваживаются посещать берега таинственного озера. О Бенедикта, нежное дитя, превзошедшее храбростью многих! Она блуждала там совершенно одна, в страшной дикой местности, она преодолела чудовищную отвесную стену, чтобы добраться до того места, где растут цветы, которые она собрала в благодарность мне. Я не сомневался, что это сам Господь Бог хранил ее от опасностей для того, чтобы я, ничтожный слуга Его, смог углядеть в том верный знак, что должен трудиться не щадя живота своего и спасти ее грешную душу для вечного блаженства.

Стало известно мне и иное: в этой стране прекрасные цветы еще и знак глубокой и искренней любви – юноши дарят их своим избранницам, а девушки украшают ими шляпы своих возлюбленных. И мне стало ясно, что, даря цветы мне, скромному служителю Божьему, Бенедикта, быть может, и сама о том не ведая, дарила их Церкви, движимая любовью к Богу.

Постепенно я привыкал к этой горной стране. Дни проходили за днями, и я уже без труда находил тропинки в лесах, темных ущельях и на склонах гор, когда бродил по окрестностям. Меня часто посылали в дома крестьян, хижины охотников и пастухов, и я нес кому лекарство от недуга, а кому и последнее утешение для души. Отец-настоятель говорил мне, что видит большой смысл и пользу в том, что я делаю, к тому же я был самым молодым и сильным из монахов, и мне было легче, чем другим братьям, добираться в самые отдаленные уголки страны. Здесь, в этой горной местности, нередко случалось, что охотник или пастух срывался со скалы, и находили его не сразу – днями позже – едва живого. Медицина была бессильна, тут я и приходил на помощь: если нельзя врачевать тело, то надо подготовить душу и проводить ее в последний путь.

Это высокая честь, и если я ее достоин, то пусть Всевышний очистит мое сердце и оградит душу от всех земных страстей и соблазнов.

XI

Монастырь отмечал большой церковный праздник, и я хочу рассказать о событиях, которым был свидетелем.

За много дней до праздника начались приготовления. Все братья очень старались, и всем нашлось дело. Одни украшали храм сосновыми и еловыми ветвями. Другие собирали цветы. Особенно замечательны были альпийские розы – стояла середина лета, и по склонам гор они цвели в изобилии. Из них свивали гирлянды, которыми украшались здания монастыря. За всеми приготовлениями наблюдал сам отец-настоятель.

Утром праздничного дня был крестный ход. К вящей славе Святой Церкви, это было прекрасное и грандиозное зрелище. Отец-настоятель важно выступал впереди, а над ним колыхались пурпурные шелка балдахина. Рядом с ним шли и другие отцы церкви, а он сжимал в руке святое распятие. Я и вся братия двигалась следом, неся зажженные свечи и распевая псалмы. А за нами и миряне, огромной толпой, одетые в лучшие одежды.

Однако наиболее живописную часть процессии составляли горцы и рабочие соляных копей. Во главе их, на прекрасной лошади, в роскошных одеяниях, двигался сам Зальцмайстер. Он выглядел величественно, с саблей на боку, в шляпе, украшенной перьями, над высоким благородным лбом. Следом за ним, тоже верхом, двигался Рохус – его сын. Когда мы остановились у входа в монастырь, я попытался повнимательнее рассмотреть юношу. Тот показался мне пустым и самовлюбленным человеком.

Даже здесь он вел себя легкомысленно: сбив шляпу набекрень, с вожделением разглядывал девушек и женщин. На нас, монахов, он глядел презрительно. Боюсь, он не был добрым христианином, но более красивого существа мужского пола я никогда не встречал: высокий и стройный, как молодая ель, с золотистого цвета локонами и светло-карими глазами.